Золотой скарабей

Назавтра они с Михаилом отправились на лошадях в сторону крепости. Предстала длинная, извивающаяся стена высотой до семи аршин, сложенная из нетесаного камня, смешанного с ракушками, крупным песком и камешками. В отдельных местах виднелись углубления, похожие на комнаты… Кто жил тут? Кого овевали эти ветры? Чувствовалось дыхание Древней Греции, легендарных античных времен: годы и столетия выветрили богатое прошлое, замолкла жизнь. Хемницер в задумчивости проговорил:

– Здесь жили повелители Тавриды, почитатели науки, искусства, торговли… Был город – и нет его. Кто из живущих тут некогда мог подумать о столь печальном будущем? Вот и от нас не останется на земле ничего, кроме… камней. О Провидение! Неужели и наша страна, империя, когда-нибудь погибнет, превратится в пустыню? Непроницаемым покровом закрыты наши судьбы!..

Вдали виднелась синяя полоска моря. Путники спустились ниже и наткнулись на колодец, заглянули в него – колодец был сух. Михаилу вспомнился странный человек, встретившийся ему на дороге, и почему-то показалось, что он из того, далекого времени. Поделился его предсказаниями с Хемницером, и тот потемнел лицом.

– Поедем обратно, – сказал, – что-то худо на сердце… Как буду я жить один в Турции?

– Возьмите меня! – с горячностью проговорил Михаил.

– Нельзя, голубчик. У тебя свой путь, тебе быть художником, а какие в Турции художества? Мусульмане не позволяют изображать свой лик… твой путь – в Европу, Италию, Париж!.. Я дам тебе письмо для художницы мадам Виже-Лебрен… Она примет, ты ее очаруешь, она сделает твой портрет, и ты будешь у нее учиться!

Верил или не верил Иван Иванович в то, о чем говорил? Или таким образом заглушал мысли о будущем? Однако письмо для Элизабет Виже-Лебрен написал, и Мишель сунул его в подкладку камзола.

Долго не мог он в ту ночь заснуть. Перед глазами синела полоска моря: прозрачный горизонт без солнца и манящая, четкая лазоревая полоса. Видение было столь ясным, что рано-рано он вскочил с постели, схватил краски (хорошо, что захватил ящичек с акварелью) и быстро, одним махом смешав синее и зеленое, провел линию по белому листу – вот она, шелковая лента моря!

А следующим днем, 21 июля, путешественники, сопровождаемые хозяином (он не преминул устроить салют, сделав несколько выстрелов из ружья), спустились к Днепру. Здесь их ждали лодки, чтобы отвезти в открытое море, где стояла яхта – судно под белыми парусами.

Зелеными пожарами колыхались июльские сады, полные светящихся в густой листве белых яблок, красных вишен; с приветливостью белели стены каменных домов.

Лица путников при виде праздничного зрелища разгладились, они взялись за руки и так стояли, любуясь окрестностями и посылая последний привет Ганнибалу, оставшемуся на берегу…

Гребцы налегали на весла, и лодка за какой-нибудь час преодолела расстояние до судна. Возле яхты друзья расцеловались, обнялись, и Хемницер ступил на судно, уже надувшее паруса… Михаил смотрел вслед, не замечая ничего, кроме белого паруса, который напоминал большое крыло, потом севшую на воду чайку, а затем обратился в белую точку и растаял…

Узнав, что вся компания остается недели на две в Швейцарии (Григорий хотел изучать химию и соляное производство, Павел – посетить могилу Руссо), Андрей взмолился:

– Ваше сиятельство, Павел Александрович, позвольте мне удалиться – душа просит взглянуть на красоты Италии, Рима… Учиться мне тоже надобно. Пожалуйста!

Граф Поль даже возмутился столь жалкой формой просьбы:

– Андрэ, мы в Европе, здесь ни к чему такие слова – поезжай. Ты – свободный человек! А через две-три недели мы встретимся в Париже, в русском посольстве.

Воронихину посоветовали доехать до Генуи, а оттуда на судне в Рим и Флоренцию.

…Неаполь бурлил – лодки, парусники, корабли сгрудились в бухте. Вдали виднелся Везувий – легкий дымок шел из его жерла. Андрей любовался совершенной формой белого конуса. Когда они приблизились к городу, его внимание привлекло величественное здание, окруженное колоннами. Это был храм Марии Магдалины.

«О дружба, прощайте!»

Странники продолжали путешествовать, и пути их лежали в совершенно разных направлениях. Как ни странно, наш бедный баснописец, Иван Иванович Хемницер, который не представлял своей жизни без друзей, без Марии, без Николая, получил предписание от секретаря Екатерины Безбородко ехать в Турцию, и не в Стамбул, не в столицу, а в какое-то захолустное местечко под названием Смирна. Никто не говорил по-английски или по-французски: только турки в загнутых туфлях, скучные торгаши окружали Ивана Ивановича, ему не с кем было перемолвиться словом. И это продолжалось не день, не месяц, а целых два года. Бедный баснописец перестал писать вирши, тоска съедала его день и ночь. Он писал письма Машеньке, отдельно Николаю, все свои чувства выливал на этих страницах. Может ли человек умирать от тоски, от незнакомых людей и полного одиночества? Оказывается, может. Письма из России приходили все реже. И бедный Иван Иванович написал письмо, которое заканчивалось словами: «О дружба, прощайте…»