Золотой скарабей

Так и случилось: отец был жив! Увидав сына, барон так обрадовался, что из-под пышного одеяла и голландского полотна простыни полились потоки слез, потоки слов. Судорожно держа в своих ладонях руку сына, он говорил и говорил. Сын терпеливо слушал: да, отец не стесняется в выражениях, не то что граф. Тот только по-французски, изящно излагает свои мысли.

И что только не происходит с человеком в последние дни, часы его жизни? Не иначе как в нем вспыхивает искра, последняя искра былого. Откуда силы берутся? Немощный старик вдруг вскакивает, идет по комнате, устремляясь к балкону, чтобы еще раз увидеть сей грешный мир, небо, солнце и – даже отправиться в некое странствие.

Именно так случилось следующим утром, когда сын вошел в комнату больного. Отец сидел на кровати и нетерпеливо говорил:

– Давно жду тебя! Что так долго спишь?

Вокруг хлопотали слуга да еще какой-то черноусый незнакомец – доктор?

– Гришка! – прохрипел отец. – Хочу ехать на лодке, по Неве! Помогай! Пока не прокачусь – не умру.

Григорий и слуга с трудом надели на исхудавшего старика теплую одежду и двинулись к выходу. Там сильно дуло с Невы.

Черноусый почему-то не двинулся с места. Он суетился.

А им было невдомек, что неизвестный пробрался все же в Физический кабинет, сумел открыть графский ларец и… выкрал того самого золотого скарабея, которым так дорожил Строганов. У Григория, правда, мелькнуло в голове: «Что ему надо?» Но отец так вцепился в его руку, не выпускал – и они двинулись к выходу.

Исполнилось последнее желание барона, он увидел Неву, Стрелку Васильевского острова, вырывающуюся из-за туч луну…

Когда вернулись, отца уложили. А к следующему утру он уже не дышал…

Что делать? Петербург жил своей обычной жизнью: там перемешаны любовь и смерть, обман и радость – все бьет фонтаном. И это называется «ЖИЗНЬ».

Черное небо – желтая луна

Кто чем был озабочен, а Воронихин стремился как можно больше увидеть прекрасного. После Венеции Андрей оказался в порту, где некий старец (или в его лице судьба?) зазывал паломников на шхуну, что направлялась в святые места, посетить христианские святыни. Шхуна была так стара, изношена, что страшновато на нее садиться. Зато билеты дешевы, в пути всего два дня – и Воронихин решился.

Погода стояла тихая, море умиротворенное – шхуна скоро двинулась по волнам Адриатического моря в сторону Палестины.

Паломников было немного, всего несколько человек, и Андрей пристроился в конце их цепочки. В кармане у него лежало Евангелие, подаренное митрополитом Платоном. Он открывал наугад страницы и читал:

«…с книжниками и фарисеями, насмехаясь, говорили: других спасал, а Себя Самого не может?.. Также и разбойники, распятые с Ним, поносили Его… От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого; а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или! Или! лама савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты меня оставил?.. другие говорили… посмотрим, придет ли Илия спасти Его. Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил дух… смотрели издали многие женщины… между ними были Мария Магдалина и Мария, мать Иакова…»

«И я увижу иконы или фрески с изображением тех событий? – думал Воронихин. – И пройду по тем местам, по Гефсиманскому саду?» И сердце его трепетало. Он вгляделся в лица паломников – в них было что-то от древности. Вон молодая женщина – с иконой Богоматери… Прямой пробор в волосах, стройна… Вот старец с белой бородой. Какие живописные фигуры, а старика лучше написал бы Боровиковский – такие типы ему любы…

…Отшагав версты три, странники остановились на привал. Сидя на камнях, достали жалкую снедь и запивали ее отвратительной теплой водой. Двинулись к ближайшему храму, отстояли службу по греческому чину и долго, старательно молились. Когда Андрей глядел на икону Богоматери, его воображение то рисовало стройную тонкую фигуру, то вспоминалась «характерная» девица Василиса.

Но – опомнился, одернул себя: можно ли о таком думать, ежели стоишь в храме? Молитва так сама по себе, а он – сам по себе.

Вдруг на противоположной стене рассмотрел фреску: на земле лежало распростертое тело Иисуса на кресте, полутьма… Кровавые рубцы и раны, капает кровь, а глаза, залитые кровью, из-под тернового венца… Иисус истекает кровью, а над ним – высокая, в темном платье с опущенной головой – Мария! Оплакивает Христа, своего Божественного Сына? Взгляд, сожалеющий и печальный, устремлен ввысь, но вся Она – в темных тонах, и цвет этот – не краска, но горе! И символ печали.

Во многих церквах, соборах бывал Андрей, но ничто не производило на него такого сильного впечатления. Он любил иконы Богоматери, однако… это темное, почти черное платье, хитон… Руки, в бессилии опущенные вниз. Голова Ее почти не видна, но ясно, что в глазах – слезы. И нет края вселенскому Ее горю. И сама собой полилась у него молитва на церковнославянском языке: