Золотой скарабей

Малый двор наследника Павла

В Париже злословили о Людовике XVI и его жене Марии-Антуанетте. Между двумя столицами возникало все больше общих тем для обсуждения: в России позади был Пугачев и весь тот страшный мятеж, а Франция жила в напряжении: вот-вот и тут случится что-нибудь беззаконное…

Французы ездили в Россию, русские – во Францию. Туда совершил «сентиментальное путешествие» не кто иной, как Карамзин. Насмотрелся театральных спектаклей Фонвизин и уже, кажется, написал сатирическую комедию «Недоросль». Ох и досталось там недоучкам – отрокам, недорослям, мазилкам…

Каких только пересудов не было о Екатерине II! Муж говорил: возьмет она человека лаской, выжмет из него, как из лимона, все соки – и отбросит. Еще он сравнивал со спящей кошкой – не дай Бог ее разбудить! Когда выходила из себя от радостных известий о победах над турками, Павел пожимал плечами: да от этих войн одни расходы и разорения.

Императрица легко переходила от любезностей и умных рассуждений к резким указам. Не моргнув глазом, послала Бибикова против Пугачева, да еще написала, чтобы генерал, не теряя времени, к весне покончил бы с этим безобразием. Она была хитрее лисицы, ласковее кошки и внезапнее тигрицы. После победы под Чесмой в русско-турецкой войне в 1770 году с гордостью говорила: «Мои солдаты на войну с турками шли, как если бы их вели под венец».

Один то ли монах, то ли религиозный фанатик предрек ей скорую смерть – и что же Екатерина? – изгнала его. Другой грозил, что в ее фрейлину вселился бес и надо бы ее к попу. Сугубая материалистка (императрица не верила ни гаданиям, ни бесам), она увела в отдельную комнату своего доктора и устроила с ним «изгнание бесов» из фрейлины.

Что писали проницательные французы после встреч с Екатериной, когда она была еще только великой княгиней? Один характеризовал ее так: «Великая княгиня – романтическая, страстная, пылкая: ее глаза блестят, завораживают, они прозрачные, в них есть что-то от дикого зверя. У нее высокий лоб, и на этом лбу написано долгое и устрашающее будущее. Она приветлива и любезна, но когда она проходит рядом со мной, вжимаюсь. Она пугает меня».

Нарышкина она ценила за то, что он «комик», Строганова – за толк в искусствах, Потемкина любила за ум и храбрость.

Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический, мелкопоместный смоленский дворянин, стал в ряды сторонников Екатерины II, много содействуя популярности ее среди солдат. В первой турецкой войне из поручиков гвардии он дослужился до чина генерал-поручика, обратил на себя внимание государыни и завязал с ней переписку.

Он сделался генерал-адъютантом, генерал-аншефом, вице-президентом Военной коллегии, графом и князем Священной Римской империи с титулом «светлость».

Существует даже предание, что Екатерина тайно вступила в брак с Потемкиным, и до сего времени в церкви Большого Вознесения на Никитской улице в Москве можно было видеть венцы, в которых совершалось их венчание. С тех пор в течение многих лет фаворит имел влияние на внутреннюю и внешнюю политику. У него был государственный ум, его взгляды совпадали со взглядами Екатерины, и он разделял с императрицей «тяжесть правления». После присоединения Крыма в 1783 году был назначен шефом Кавалергардского корпуса, екатеринославским и таврическим генерал-губернатором, фельдмаршалом – царица его «ласкала», хотя… в последние годы между влюбленными происходили ссоры.

…Совсем другое дело – Малый двор, Гатчина и Павловск. В Гатчине у наследника – строгость, маршировка, солдатские маневры, окрики. А в Павловске – апартаменты семьи, Марии Федоровны. Здесь красота, уют, все обставлено с необычайным вкусом. Мария Федоровна – изящная, миниатюрная женщина с изумительными ножками и широкими бедрами. Ей был дан талант легко и скоро рожать, и младенцы появлялись один за другим.

Но это не мешало ей отдаваться непрерывному совершенствованию дома: менять обои, улучшать интерьеры, потолки. Павловск хорошел. Она устраивала литературные вечера, открывала театральные премьеры. Карамзин как-то сказал, что она могла бы быть превосходным министром просвещения.

А ее супруг Павел «задавал загадки» окружающим, поражал современников своими и жестокостями, и милостями.

Он считал, что мать заняла престол по праву случая, насилием, и действовала без всяких сомнений в своей правоте. Когда наследник совершал путешествие по Европе, Людовик XVI спросил, есть ли в свите Павла люди, на которых он мог бы положиться. Царевич отвечал: «Ах, я был бы очень недоволен, если бы возле меня находился мой любимый пудель, – мать моя велела бы бросить его в воду». В Европе удивлялись строгому и возвышенному складу его ума, его прямоте и остроумию.