Золотые миры

16/ XI, 1923

«Там, над каналом, видно из Сафята…»

Там, над каналом, видно из Сафята —
Засыпаны алмазами огней,
Сверкают ярко-тёмные громады
Вчера вошедших кораблей.

Как много яркости, как много света,

Мигающих, сигнальных огоньков!
Как тусклы редкие огни Бизерты,
Как бледны звёзды маяков.

Темно в Сфаяте. Через ставни кисло

Роняют окна бледные лучи.
Седая ночь над крышами повисла,
На облаках колдует и молчит.

Здесь вечный бред. Здесь жизни слишком мало.

И в сердце мало солнечных лучей.
Невольно смотришь в сторону канала,
На блеск случайных кораблей.

Ревёт во мгле тревожная сирена,

Скользит прожектор по воде.
Ненастный дождь лениво бьётся в стены…
Глухая злоба бродит в темноте…

21/ XI, 1923

«Всё писем жду, а писем нет…»

Всё писем жду, а писем нет,
И дни почтовые так редки.
Сквозь пыль струится тусклый свет
В законопаченную клетку.

Здесь, в этой клетке, вянут дни,

Как нерасцветшие бутоны,
Дрожат вечерние огни,
Дрожат закатные трезвоны.

А я покорно жду весны.

Когда весёлый луч весенний
Скользнёт с небесной глубины
На облупившиеся стены.

Всё жду весёлых дней, когда

Без тени злобы и упрёка
Американский карандаш
Напишет солнечные строки.

Но нет ни писем, ни весны.

И дни идут, идут мгновенья…
А мне взамен всего даны
Звенящие стихотворенья.

На этом письменном столе,

Покрытом тёмным одеялом,
Не раз в сырой, осенней мгле
Я строки робкие писала.

Пространство, время, жизнь мою

Я рифмой меряю крылатой,
И медленно, по капле пью,
Как чашу горького заката.

Печально стонут вечера,

Минуты холодны и немы,
Сегодня — то же, что вчера —
Латынь, стихи и теоремы.

И в тесной клетке, как в скиту,

Из часа в час переползаю,
Жду писем, солнца, жизни жду,
И дней погибших не считаю.

23/ XI, 1923

«Ведь молодость, как утро воскресенья…»

Греши, пока тебя волнуют

Твои невинные грехи.

А.Блок

Ведь молодость, как утро воскресенья,
Как отблеск счастия, как пьяное вино.
И пусть мечта, как шум и блеск весенний,
Ворвётся шумно в раскрытое окно.

Пусть моя, надломлена, увянет,

Хмельное солнце, поблекнув, догорит.
Настанет время и для покаянья,
Настанет время — душа заговорит.

Ещё не раз под тень епитрахили

Забьётся совесть и заблестит слезой,
Горячий лоб ещё коснётся пыли,
И тронут губы оправу образов.

Настанет хмель последнего экстаза,

И в полумраке, не плача ни о чём,
У тёмных позолот иконостаса
Проснётся совесть и загорит свечой.

24/ XI, 1923

«Коснувшись головой дверного косяка…»