Золушка Forewer

— Простите, Павел Константинович, я тогда даже теряюсь, это что, означает, что в этом сезоне мы будем без премьеры?

Я действительно растерялся и нес первое, что попало в голову. А в такой ситуации ничего хорошего в голову попасть не могло. Сколько раз говорил себе: не знаешь что сказать, так бери паузу. А взял паузу — так тяни ее, пока не поймешь, или пока тебе ее не прервут. А вот тут не взял паузу. То ли маска купчика слишком тесно на меня налезла и подвела меня, то ли общее направление разговора для меня оказалось более чем неожиданным.

— Извините, Павел Алексеевич, вы, наверное, не совсем точно представляете себе масштабы наших проблем.

При этих словах Новицкий в точности до миллиметра повторил процедуру кофепития, после чего встал, я вынужден был подняться тоже, взял меня под локоток и повел прямо к окнам кают-компании, из которых открывался прекрасный вид на Неву. Река юрко бежала под нашими взглядами, унося серые воды прямиком в море, такое же неприветливое, каким неприветливым оказался весь сегодняшний день.

— Поймите меня правильно, Павел Алексеевич, поймите меня правильно.

— Павел Константинович, я конечно… да… вот… только я ничего не понимаю, простите меня, пожалуйста.

— Ну, конечно, конечно… Давайте, я вам все объясню. Я очень люблю театр. Вы знаете это. Театр — это моя душа. Это квинтэссенция моей души. Если хотите, театр — это единственное место, в котором я себя чувствую Человеком. И не просто человеком, а Человеком с Большой буквы! Но в нынешних условиях я не могу поддерживать четыре театра. Физически не могу! Материально не могу. Взбунтуется совет директоров. Меня просто попрут с моего кресла, хотя я и держу контрольный пакет. И, поверьте мне, Павел Алексеевич, я не сгущаю краски. Ни в коей мере.

— Да, да, да, понимаю… и что же это означает? Для моего театра, простите, что я о своем…

— Ну что же вы, Павел Алексеевич, мы тут именно для того, чтобы о судьбе вашего театра и поговорить. Думаю, нам придется ваш театр закрыть.

Если бы в моей руке была чашка кофе она, несомненно, упала бы на пол и разбилась.

Глава шестая Как благодатна Благодать на «Благодати»

У меня в жизни было не так много моментов, когда я чувствовал себя совершенно раздавленным и уничтоженным, и просто не знал, что буду делать, даже что скажу в следующую минуту. Пожалуй, смерть жены. А что еще? Ах да, нет, я об этом вспоминать не буду. Слишком стыдно.

В такие минуты у меня в голове начинает играть какая-то навязчивая мелодия и я просто перестаю соображать, а если что-то и срывается с моих губ, так это звуки вот этой странной мелодии. Потому я и затянул про себя, надрывно, тягостно, со всеми красотами и переливами, на который только был способен мой зычный внутренний голос.

Какая боль! Какая боль!

Аргентина-Ямайка шесть — ноль!!!

Может быть в оригинале было пять ноль, или же семь ноль — мне это неведомо. У меня в голове четко отстукивало «шесть — ноль». И ничего с этим я поделать не мог. Мне что-то говорили, я видел, как шевелятся губы у моего тезки Новицкого, но значения его слов осознать не мог. В этот момент мне казалось, что он настаивает на том, что счет был семь — ноль…

Зачем вы стучите в свои барабаны…

Зачем вы стучите в свои барабаны…

Зачем вы орете?

На кой вам нужны теперь барабаны?

Какая боль! Какая боль!

Аргентина-Ямайка пять — ноль!!!

Какая боль! Какая боль!

Аргентина-Ямайка шесть — ноль!!!

Какая боль! Какая боль!

Аргентина-Ямайка семь — ноль!!![3]

Тут я увидел, как тонкий палец Новицкого нацеливается мне в живот, как будто сейчас последует выстрел из пальца-пистолета. Какой достойный театральный конец!

Я что-то прохрипел, и сознание мое отключилось…

Говорят, что когда отключается сознание, ты проваливаешься в темноту. Ничего подобного. У меня отключка сопровождалась какими-то странными кругами, сначала серыми, потом оранжевыми, потом эти круги стали сменять один другого, превращаясь в крутящийся калейдоскоп, думаю, именно в это мгновение я и потерял сознание. Потом круги исчезли, а появилась туманная дымка. И голоса. Сначала далекие, потом близкие. Вот эти голоса, которые стали сминать туман, гнали его очень быстро, привели меня в сознание.

— Паша, Паша, что с тобой? — этот голос похож на голос Стасика. Неужели это Стасик? А что он тут так суетиться? И что это я желаю тут, на диване? И почему мой костюм не в порядке? Черт подери? Что же случилось?

Я уставился на Стасика, который все так же причитал надо мной. Вот уж не думал, что он настолько сентиментален.

— Стасик… ты… что… где… я? Что… со… мной?

— Невлнуйтесь Пллексеевич, все в порядке. Ужвсепшло.

— Что… прошло?

— Вы потеряли сзние.

— Сознание? Наверное, тут… очень… душно… Где я?

— Вна «Благодати».

— Это… что, в… раю?

— Да нет, нафрегте, чтожвы, правослово…

— Точно… на… ней, родимой…

Стасик чуть не плакал надо мной. Странно. Я не думал, что он ко мне будет настолько привязан. Тут я почувствовал, что ко мне кто-то подходит. Подходит из-за спины, но по глазам Стасика Малечкина я догадался, что это Новицкий.