Тогда вся проводница зашла в купе. Она несла в руках сомнительной чистоты серенькое вафельное полотенце. Проводница внимательно оценила обстановку в купе, прицелилась где-то в район главного скопления мух и стала отчаянно хлопать полотенцем, стараясь выгнать мух в проход. Часть мух от изумления высыпалась из купе, за ними последовала проводница с сознанием собственного долга. Я от изумления замер, не мог даже пошевелить конечностями, даже головой. И только через несколько минут меня начал разбирать смех. И я не мог остановиться до тех пор, пока мы не приехали на Украину.
Глава двенадцатая
Беседы на окраине Украины
В Овруче мы оказались почти в одиннадцать по местному времени. После того, как пограничники и таможня покинули наше купе (людей было немного, и досмотры совершались оперативно), у меня оставалось еще двенадцать минут на все про все.
Я решился пройтись по перрону, тем более, что в Овруче есть свои железнодорожные достопримечательности. Знаете, это как на какой станции: есть места, которые знамениты стеклом и хрусталем, есть места, где работники местной фабрики получают зарплату мягкими игрушками, а в Овруче есть небольшой заводик, который делает самое лучшее во всем союзе сгущенное молоко. Самое вкусное то, которое носят в больших жестяных трехлитровках, там почти пять кило сгущенки. И она самого лучшего качества. Я всегда стараюсь в Овруче взять одну-две банки такой сгущенки. Теперь решил взять две. Цена на них почти на треть меньше, чем в магазинах. Одна маме, вторая — дяде, сладкое приложение к юбилею.
Нет, ну кто в здравом уме и трезвой памяти решится отказаться от большой банки сгущенки в подарок? Она в магазине знаете, сколько стоит? То-то же…
Хорошо, что таможня осталась позади. Теперь никого моя сгущенка волновать не будет.
Овруч безумно богат лесами: вековыми дубами, стройными соснами, которые по качеству не уступают даже карпатским своим соплеменницам, а еще противовампирскими осинами. Отсюда лес расходится по всей Украине. И не только. Грузятся вагоны на матушку-Европу, ведь эти леса намного ближе сибирских… А еще Овруч знаменит сгущенкой. Сами понимаете, тащить домой вагон леса как-то не с руки, а вот банка сгущенного молока — это весчь!
Ладно, открываю секрет — я сам до безумия люблю сгущенку. И когда открываю баночку, то уничтожаю ее в один присест, прекрасно понимая, что это просто медленная смерть поджелудочной железе. И ничего с собой поделать не могу. Когда в мои руки попадает засахаренная банка сгущенки, как я тут же помещаю ее водяную баню и варю часа два-три, пока она снова не превратиться в удобоваримый продукт. И тогда продолжаю испорченное было пиршество.
Ну, я ведь гимн сгущенке пою только потому, что мой сосед благополучно пропадает где-то на женской половине поезда, появился только на досмотр погранцами да таможенниками, показал им чемодан с едой, потом пополнил какие-то съестные припасы и погнался снова по старому следу.
А я остался один в купе, что может быть лучше? И я не знаю.
И уже почти когда поезд начинал движение, я увидел немолодого седого мужчину, который быстро бежал по перрону. У него был в руках толстый портфель, скорее всего, еще один командировочный, — решил я про себя. И еще мелькнула мыслишка, что это сюда — слишком уж мое купе стало пристанищем всяких опаздывавших. И ровно через минуту мое предположение оправдалось, когда этот мужчина оказался в открытом дверном проеме и довольно сиплым голосом поздоровался.
— Здравствуйте, к вам можно присоединиться?
Только сейчас я смог рассмотреть его немного лучше. Он был суховат, с чуть ввалившимися щеками, крючконос, остроглазый, немного напоминал Ланового, но череп был покрыт густой шевелюрой и годочков ему было на десятка полтора меньше. В любом случае производил достаточно приятное впечатление, одет был в официальную форму: костюм в светло-коричневом тоне с темно-коричневым галстуком, который был пришпилен золотой булавкой к рубашке. В булавке торчал кристалл от Сваровски — уверен, я эти приколы хорошо знаю, мне самому таких булавок подарили три штуки, зная, что я галстуков терпеть не могу. Особенно старалась теща — две булавки как раз ее рук дело. Она всегда считала, что мне намного лучше в костюме с такой булавкой, торчавшей у груди. Я всегда повторял, что эта ее булавка когда-нибудь проткнет мне грудь и вопьется прямо в сердце. Мне отвечали всякий раз, что это все глупости и кристаллик не даст проникнуть глубоко, даже если и уколешься. Но я твердо стоял на своем и ни одной булавкой так и не был пришпилен, чем несказанно гордился. Для настоящего подкаблучника это есть подвиг! И если бы вы знали, сколько подвигов совершает истинный подкаблучник почти каждый день! Наверное, в этом тайный смысл жизни у тех, кто всю жизнь находятся у женщины под каблучком.
— Прошу вас… — я постарался быть лаконичным.
— Ну вот, я только расположусь…
Он расположился: забросил на полку портфель и поправил узел галстука, усевшись напротив меня. Поезд пока не двигался, хотя уже было время.