Зона обетованная

Вряд ли когда-нибудь привыкну к здешнему климату. Вернее, к аномалиям здешней погоды. Проснулся я довольно поздно и долго лежал, прислушиваясь к звукам за пределами нашего недостроенного сруба, обтянутого брезентом от десятиместной воинской палатки. Сначала уразумел, что разбудило меня тревожное стрекотанье кедровки, расположившейся, судя по всему, на перекладине шеста, некогда приспособленного под антенну. Шест был прибит прямо к венцам сруба, и потому отчетливо была слышна не только болтовня недовольной чем-то таежной сплетницы, но даже постукивание ее коготков по дереву – не сиделось непоседе на месте, не терпелось привлечь внимание всей окрестной живности к ожившему человечьему жилью. Чуть поодаль радостно тенькала синица. Из распадка доносилось невнятное бормотание речушки. А совсем рядом, прямо за брезентовым пологом, занавесившим место входной двери, кто-то нетерпеливо переступал с ноги на ногу, словно не решаясь войти. Я повернул голову к углу, где спал Рыжий, убедился в его беспробудном наличии и, стараясь не шуметь, быстро выпростался из спальника, прихватил лежавшее рядом ружье, взвел курок, соскользнул с нар и босиком, на цыпочках, подошел к выходу. Поневоле вспомнилось предостережение Рыжего о необходимости передвигаться в здешних местах исключительно «на цырлах». Осторожно отодвинув стволом брезент, выглянул, зажмурился от яркого солнечного света и, выйдя наружу, недобрым словом помянул вчерашнего рассказчика, все-таки сумевшего внушить мне недоверие к месту нашего нынешнего проживания. То, что увиделось снаружи, напоминало скорее весеннее утро, чем середину сентября, еще недавно утопавшего в сугробах. За ночь снега вокруг почти не осталось. Влажная рыжая хвоя лиственниц, густо устилавшая небольшую поляну перед нашим жилищем, слепила отраженным солнцем, только что появившимся из-за восточного отрога хребта. Несильный сыроватый ветерок, тянувший вдоль реки, согнал остатки ночных испарений в распадок, где они плотно прикрыли корявый стланик и недовольно бурчащую речушку. Рядом же со мной раскачивался подвешенный на сук лиственницы полупустой рюкзак Рыжего. Он то и дело задевал о ствол, и это было действительно похоже на чьи-то неуверенные шаги у самого входа.

Испуганная почти до истерики моим появлением кедровка с истошным стрекотом сорвалась с насиженного места и тут же пропала, растворившись в бьющем в глаза солнечном свете. Я стоял, задрав голову, и радовался неизвестно чему. Пока не спохватился – вряд ли надолго такая благодать. Самое время использовать ее на полную катушку. Дел выше головы, а мы дрыхнем, как курортники. Я уже открыл было рот, чтобы подать громогласную команду нежащемуся в спальнике Рыжему, как вдруг краем глаза уловил какое-то движение среди еще не до конца обнажившихся лиственничных ветвей. На небольшом уступе прикрывавшего нас с западной стороны увала густо столпились лиственницы, и на самой высокой из них, почти на вершине, сидел красавец-глухарь. Он неловко переступил на согнувшейся под его тяжестью ветке и, сохраняя равновесие, чуть приподнял крыло. Это его и выдало. От меня он был весь как на ладони, а вот меня против солнца он вряд ли пока разглядел. Я как вышел наружу, не пошевелился ни разу, только головой вертел от избытка чувств. Так что он вполне мог принять меня за нечто неодушевленное и не представлявшее опасности. Да и смотрел он в сторону от меня, в направлении полускрытого туманом распадка. Жалко было разрушать выстрелом окружающую красоту, но добыча того стоила. Если не промахнусь, жаркое из глухаря очень даже украсит наш рацион на ближайшие два дня. Не промахнулся. Эхо выстрела долго перекатывалось где-то за увалом и на другой стороне распадка.

До упавшего глухаря было шагов тридцать, но когда я с птицей и ружьем в руках вошел в наше жилище, чтобы порадовать свою подсобную единицу предстоящим шикарным обедом, Рыжего в палатке не оказалось. Я внимательно огляделся в полумраке, даже под нары заглянул – никого. Снова вышел наружу. Воцарившаяся после выстрела тишина оглушала. Даже реки почему-то не стало слышно. Далеко убежать гражданин Кошкин не мог, поэтому, не повышая голоса, я сказал:

– Кончай придуриваться! Если сей секунд не окажешься на своем рабочем месте, засчитываю прогул и лишаю возможности попробовать глухаря на вертеле. В лучшем ресторане Москвы за такую возможность платят в долларах с тремя нулями.

Звуки, раздавшиеся в ответ из-за камней на краю распадка, не оставляли сомнений в полной неспособности Рыжего подняться и выйти мне навстречу, а также в явной его незаинтересованности жареным глухарем.

– Понял, можешь не отвечать. Туалет у нас, между прочим, совсем в другом направлении. В следующий раз прошу не портить экологию и не исчезать без предупреждения. Мало ли что я могу подумать. Сам говорил, в этих местах все возможно. Вплоть до появления летающих тарелок.

Над камнями появилась взъерошенная голова.