Зона обетованная

Собираясь на «водные процедуры», я, по-моему, оставил его в палатке… Ружья не было. Неожиданное исчезновение Кошкина становилось не только непонятным, но и тревожным. Может, прихватил ружье и погнался за кем-нибудь? Да нет, погоня за зверем, а тем более за человеком, начисто исключались, если принять во внимание основательную его перепуганность здешней местностью и ее несуществующими обитателями. Я наметил себе час-полтора сроку, после которого придется отправляться на поиски, если моя подсобная единица так и не объявится за это время. Заодно придется внимательно ознакомиться с окрестностями, которые, кажется, действительно не без сюрпризов. Вот ведь не хотел брать рабочего – навязали! Теперь кроме лишних хлопот и ответственности ничего хорошего не предвидится. А если действительно что-то серьезное, то и меня отсюда выдернут только так. Накрылись тогда и мое первое самостоятельное поле, и самонадеянные надежды разобраться в хитросплетениях таинственной истории, в которую меня так или иначе уже затянули. Но уж если отыщу эту непонятную пропажу, выдам ему по первое число. Пусть даже не пробует ссылаться на таинственную местность. Со мной этот номер не пройдет. Придется Валентину Николаевичу Кошкину на этот раз отчитываться по полной.

Я растопил печку, вскипятил чай, залил кипятком невесомую пачку китайской лапши и, неторопливо позавтракав, стал обдумывать маршрут своих поисков. Особенно мудрить нечего. На реке его нет – лодка на месте, а по берегу ходу только до ближайшего прижима, который отсюда в пределах видимости. Для начала пройдусь вверх по распадку, там снег еще сохранился, а значит, и следы отыщутся, если он рискнет передвигаться в том направлении. Если нет, поднимусь на ближнюю сопку, чтобы оглядеться. Ну а там видно будет.

Через час, прихватив ракетницу, фотоаппарат и силой навязанный мне Птицыным старый именной ТТ, когда-то принадлежавший его отцу, бывшему фронтовому разведчику, тронулся в путь.

* * *

Я снова вспомнил адресованные лично мне записки из «Полевого дневника» Арсения, когда, цепляясь за пружинившие ветки стланика, спустился в распадок.

«Распадок – дорога к сердцу хребта. Но он почти непроходим. Продвигаться по нему надо, держась правой стороны, по верхнему карнизу. Ниже карниза стланик, выше – отвесная стена. Тут явно не вода поработала, совсем другая стихия. Левый берег под противоестественным наклоном к правому – и тоже стена до самой воды. Поэтому, если соберешься идти по левому, не увидишь, что творится внизу. Внизу же весьма интересно, если через километра три с немалыми трудами постараться спуститься вниз. Только очень осторожно спуститься. Глухая здесь с уступа на уступ, как по ступенькам, скачет вниз. Шуму в этом каменном мешке от неё вполне достаточно, чтобы не услышать самого себя, если придет в голову посетовать вслух на любопытство, которое завело тебя в места, где тебе, в общем-то, совершенно нечего делать. Но сетования окажутся несправедливыми, когда хорошенько оглядишься. Развал больших и малых валунов организовал здесь нечто вроде небольшой узкой косы, упирающейся в нижний уступ скалы. Валуны эти, обкатанные и выбеленные тысячелетним бегом воды до внешней минералогической неотличимости друг от друга, могут скрывать под своим белесым покровом совершенно неожиданное нутро – темно-зеленый разлом нефрита (не исключаются белые и даже красноватые экземпляры) или замысловатые узоры опала. Случаются и более редкие находки. Впрочем, на геологические изыскания время у тебя вряд ли останется. А вот вокруг внимательно оглядись. Если выпадет солнечный денек и где-то с часу до двух лучик-другой доберется до дна ущелья, посмотри на отполированную до блеска отвесную стену левого берега. Тебе сразу станет понятно, почему здешние горы называются разноцветными. Особенно впечатляют ярко-красные разводы неизвестного ни мне, ни тебе минерала. Словно брызги крови неведомого чудовища навечно превратились в отпугивающий посторонних и любопытствующих символ неведомого, предупреждающий о неминуемой опасности. Прости за не совсем уместный поэтический пафос, с которым пишу о вполне обыденных явлениях, но хотелось, чтобы хоть краем глаза ты уловил странноватую особенность этого места – несоединимое, казалось бы, сочетание ужаса и красоты. Не оно ли столетиями отпугивало от этих мест непоседливых местных аборигенов, которые всегда безошибочно умели чувствовать и понимать природу.

Но не дай тебе бог задержаться в этих местах до темноты. Ночью здесь может оказаться и показаться такое, чего вообще не бывает и быть не может. Приписываю это не какой-то там чертовщине, а возможным геологическим, энергетическим, физическим, химическим полям и явлениям, о которых мы, в сущности, еще почти ничего не знаем.

Перечитал написанное и увидел, что бессознательно, чуть ли не в одном предложении ухитрился соединить Бога и черта, что, по правде говоря, полноценно выражает внутреннюю сущность всех этих природных явлений – соединение несоединимого.