Зорге. Под знаком сакуры

В Москве была перехвачена шифровка японского посла в Бухаресте — тот сообщал своему коллеге, работавшему в Советском Союзе: «Утром двадцатого июня немецкий посланник, доверяя мне, признался, что Германия полностью завершила подготовку к войне — от Финляндии до южного побережья Черного моря, и уверена в молниеносной победе».

Гораздо раньше, еще в начале июня сорок первого года, сотрудник 2-го управления НКГБ доложил своему начальству, что на приеме, устроенном японским послом, он услышал новость, которая для сотрудников посольства уже не была секретом: немцы сосредоточили у западных границ Советского Союза сто пятьдесят своих дивизий. Сто пятьдесят! В положении «…товьсь!», с усиленным боекомплектом.

Двадцать первого мая наши контрразведчики расшифровали пространную телеграмму, которую получил японский посол в Москве. В телеграмме шла речь о том, что в Мемельском районе, буквально набитом немецкими войсками, как морской берег камешником, начались подвижки воинских частей. Утром из Берлина в Мемель вышел пассажирский поезд, в пути ему встретились тридцать восемь составов, шедших порожняком, — составы двигались в глубину Германии «за подкреплением». «Район между Познанью и Варшавой еще более насыщен воинскими эшелонами» (строки из той же телеграммы). Во многих местах к востоку от Кенигсберга были развернуты полевые телефонные станции. Все свидетельствовало о том, что вот-вот начнется война.

За два дня до войны была перехвачена и расшифрована телеграмма, посланная из Бухареста румынскому послу в Токио. «Ситуация достигла решающего этапа развития. Немецкая армия от Финляндии до южного побережья Черного моря завершила подготовку к нападению. Сформировано 154 дивизии по комплектации военного времени, завершено и вооружение. Все дивизии нацелены на войну и уверены в молниеносной победе. Вместе с тем Румыния готовится принять сторону Германии».

Четырнадцатого мая руководство НКВД отправило наверх записку, в которой особенно отметило масштабность подготовки немецких войск к войне: «На территории Польского генерал-губернаторства, в приграничной с СССР зоне германскими властями ускоренными темпами ведется строительство и модернизация аэропортов и взлетно-посадочных дорожек. Аэродром в Замостье включает в себя семь ангаров и две посадочные полосы. Он входит в число трех старых польских аэродромов, к которым относится также Люблинский аэродром, где строятся две новые посадочные полосы».

Сталин, читая эти неприятные для него строки, досадливо морщился и хватался за синий карандаш.

В общей сложности руководство Советского Союза десять раз — ровно десять! — получало сведения о том, что вот-вот начнется война. Но Сталин не хотел этому верить, сопел сердито и ломал синие карандаши.

Наконец было обозначено точное время нападения на нашу страну — три-четыре часа утра, время было подтверждено перебежчиками, пришедшими с немецкой стороны, но Сталин и перебежчикам не поверил. И опять в урну для ненужных бумаг полетели обломки синих карандашей.

Надо заметить, что параллельно с Зорге в Японии работали и другие наши разведчики — под прикрытием посольства, — фамилии некоторых из них ныне стали известны, их называют в печати: Крылов, Алексеев, Катков… Очень успешно работал в Токио Гущенко, бывший, судя по всему, нашим резидентом в Японии по линии НКВД, свои телеграммы он подписывал оперативными псевдонимами «Икар» и «Юрий».

По докладам и шифровкам этих людей проверялись шифровки Рихарда Зорге.

В общем, получалось так, что все сведения — от самых разных источников — поступали на стол к Сталину, а нужно было все-таки, чтобы они поступали в некий аналитический центр, который отделял бы семена от мусора, все ценное складывал в один пакет, потом просеивал бы и этот пакет, и только то, что оставалось, отправлял бы наверх.

Но этого, увы, не было, возникла ситуация, где с одинаковым упорством действовали лебедь, рак и щука, и каждый из героев этой совсем не басенной истории старался утащить воз в свою сторону.

Ни к чему хорошему это не привело.

Начало июня сорок первого года в Токио было очень тревожным, небо часто заволакивали темные, тяжелые, будто начиненные взрывчаткой облака, облака торопливо проползали над домами, между ними метались молнии, яркие и проворные, как змеи, раздавался электрический треск, в воздухе возникал жженый запах, и облака, набирая скорость, словно бы попав под поток ветра, исчезали. На их месте возникали новые облака, такие же пороховые.

Люди ходили по улицам Токио молчаливые, с испуганными глазами, в ресторанах неожиданно перестали играть оркестры — в большинстве своем маленькие, из трех-четырех человек, но очень толковые, слаженные, умеющие тронуть за душу и европейца, и азиата, — словно бы все токийские музыканты решили взять отпуск, и ресторанные площадки умолкли.