Зорге. Под знаком сакуры

— Девочка моя! Вишенка! — повторил Зорге нежно, поцеловал ее в волосы. Подумал о том, что его берут в кольцо — со всех сторон обкладывают. Они, конечно, и без Исии знают, — хотя и не всегда, — куда он ездит, с кем встречается, в каком ресторане обедает, поэтому Вишенка, чтобы не навлекать на себя гнев «кемпетай», могла бы согласиться на сотрудничество, но она проявила твердость. За это Зорге был благодарен Исии. — Они бы отстали от тебя… — произнес он дрогнувшим голосом.

Исии вновь энергично помотала головой.

— Не-ет!

— Успокойся, Вишенка. — Зорге погладил ее рукой по голове. — Эти топтуны будут и впредь приходить к тебе, вести патриотические разговоры, увещевать, поэтому относись к их визитам как можно спокойнее.

— Я боюсь за тебя, Рихард. — Голос у Исии сдал, превратился в шепот.

— Не бойся, девочка моя, — тепло, возникшее у него в горле, соскользнуло вниз, растворилось в груди, заставило сильнее забиться сердце, Зорге погрузил лицо в ее волосы, — все будет о’кей. Только, пожалуйста, не бойся никого и ничего и, главное, — не бойся за меня. Договорились?

— Договорились. — Исии всхлипнула.

Переступив с ноги на ногу — что-то сильно начала тревожить раненая голень, — Зорге выпрямился; дел было, конечно, по горло, и все неотложные, но эта женщина была ему дороже всех дел, и сегодня ее нельзя было оставлять одну.

— Значит, так… Сейчас я оденусь, и мы поедем с тобой в ресторан ужинать. Какую кухню ты хотела бы сегодня отведать: европейскую, японскую или китайскую?

— Европейскую. — Исии подняла голову и улыбнулась.

Сейчас, по истечении времени, доподлинно известно, что и Зорге, и другие наши разведчики много раз — подчеркиваю: много раз — сообщали в Москву, что в двадцатых числах июня сорок первого года начнется война.

В мае Зорге передал в Центр шифровку со следующими словами: «Война начнется 22 июня 1941 года».

Шифровка легла на стол генерала Голикова, возглавлявшего тогда Разведуправление и, как я понимаю, недоброжелательно относившегося к Зорге (примеров тому много), от Голикова ушла к высшему руководству страны. По списку: Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Берия.

Сталин неторопливо набил трубку табаком «Герцеговина флор», — табак он добывал из разломанных, раскуроченных папирос, и это было едва ли не единственным его любимым занятием, раскурил и, пустив душистый клуб дыма вверх, произнес негромко:

— Не верю.

Этого было достаточно, чтобы на группе Зорге поставили крест.

Прошло несколько дней. От Зорге в Центр пришла новая шифровка, в ней были следующие слова: «Повторяю — 9 армий из 150 немецких дивизий совершат нападение на советскую границу 22 июня». Шифровка опять ушла к Сталину, — это было естественно, — тот прочитал лист бумаги и небрежно швырнул его на покрытый зеленым сукном стол:

— Паникер!

Зорге был не один, не только он очутился в безвоздушном пространстве. Он ходил по острию ножа, балансировал, как циркач на опасном канате, готовом вот-вот порваться, с риском для жизни добывал верные сведения, а им не верили.

К одному из докладов Зорге было приколото следующее сопроводительное письмо: «Члену Центрального Комитета Коммунистической партии всего Советского Союза дорогому товарищу Сталину. Совершенно секретная информация.

Предоставляем Вам проверенный нами доклад. Предъявитель этого доклада не пользуется у нас абсолютным доверием, но некоторые его материалы требуют пристального внимания».

Подписал сопроводительную цыдулю генерал Гендин, один из руководителей военной разведки.

После известной реакции Сталина, после таких сопроводительных писем к материалам Зорге с сомнением стали относиться не только высшие руководители страны (к слову, генерал Голиков, который уже давно недовольно морщился при виде шифровок Зорге, отнес последние телеграммы, присланные Рамзаем, в «перечень сомнительных и дезинформационных сообщений» — ни более ни менее, вот ведь как). С марта сорок первого года шифровки Рихарда Зорге попадали на столы не только руководящей пятерки, но и начальников ведущих управлений РККА, — попадали в сокращенном виде. Иногда в сильно сокращенном — от большой шифровки, которую Макс Клаузен передавал, скажем, в течение полутора часов, могли оставить только рожки да ножки, а между ними — пару запятых… Начальники управлений были, естественно, не в восторге.

В эту же пору было сильно сокращено финансирование группы Зорге. Тех денег, которые Зорге зарабатывал сам, которые добывал Макс в результате своей суетной коммерческой деятельности, не хватало уже просто катастрофически.

Еще одно нововведение нехорошо удивило Зорге. Ему присваивался новый оперативный псевдоним. Отныне он был не Рамзаем, — это оставалось в прошлом, — а Инсоном, и свои шифровки должен был теперь подписывать именем Инсон.

— Что-то в Москве происходит… Происходит не то, — сказал Зорге Максу в один из душных темных вечеров. Макс после болезни здорово сдал (а разве сам Рихард не сдал?), постарел, похудел, широкое улыбающееся лицо его сделалось узким и печальным, тяжелые крупные руки нервно подрагивали.