Зорич

— Не конь у тебя, есаул, а Змей Горыныч! — раздался голос Корфа из-под тента. — Точь-в-точь твой характер! По Сеньке и шапка! Не дай бог обидеть, тогда беда!

— Да застоялся он, Исидор Игнатьевич! — сдерживал поводом разыгравшегося коня есаул. — Ему в поле надо быть, а не в конюшне. Надо чаще ему пробежки устраивать — силы ему девать некуда.

За разговорами коротали дорогу. Голосистый Егорка заливался соловьём, скрашивая осеннюю монотонность слякотной дороги. К полудню солнце, поднявшись выше, где-то далеко к горизонту нашло окно в массиве мрачных туч и вырвалось наружу лучом света, обозначив желтизной поредевшей листвы кромку далёкого леса. Расширяясь, светлое пятно медленно ползло по степи. Посветлело, повеселело вокруг, даже карканье воронья не казалось таким унылым. Потеплело даже. Казаки, сдвинув папахи со лба, распустили башлыки. Даже лошади, пофыркивая, пошли побойчее. К вечеру, ещё засветло, добрались до Ерино. Большое село, раскинувшееся несколькими улицами по пологим сторонам оврага, делил, казалось, поровну большак, который за селом, обрамлённый по сторонам ровными шеренгами посаженных давным-давно деревьев, поднимался на противоположный склон и исчезал в лесной чаще.

Спустившись, отряд добрался до вытоптанного пустыря, на одной стороне которого стояла сработанная из толстенных брёвен церковь, а на другой — дом на каменном фундаменте, над высоким крыльцом которого едва колыхался на слабом ветерке российский флаг. Выбравшись из повозки, Исидор Игнатьевич в сопровождении есаула скрылся за дверью. Казаки, опустившись на землю, разминали затёкшие ноги.

— Ты погляди, племяш, — показал на церковь Фрол Иванович, — брёвна-то, должно быть, из лиственницы. Вот мужики строят так строят — на века! Не то что в наших краях.

— А ты что хочешь, дядь? Был бы у нас такой лес — так и мы бы… А то ведь что у нас растёт? Тьфу, хворостины какие-то, а тут — лес, тайга!

— Да, это точно, — вздохнув, согласился Фрол Иванович. — А лиственница местная, говорят, вообще не гниёт, а такая тяжёлая, что в воде тонет.

Прошагав коридором, открыли дверь. За столом что-то писал, склонив голову набок, неслышно шевеля губами, густо заросший полуседой щетиной человек. Заслышав шаги, поднял голову, спросил хрипло:

— Вы кто? Что вам угодно?

Исидор Игнатьевич, достав удостоверение, подошёл к столу. Близоруко прищурившись, человек, затаив дыхание, замер, а прочитав, встал, затараторив угодливо:

— Всё, что могу, ваше превосходительство! Я понимаю. Сделаем всё, как вам будет угодно!

— Присядем-ка, любезный! — заулыбался польщённый Корф. — Наше дело не терпит суеты, а суть его — государственная.

— Я понимаю, да! — вытянул шею, побледнев, собеседник, уставившись, не мигая, округлившимися глазами в лицо Корфа.

— Я хотел бы спросить вас, любезный, э…

— Николай Сидорович, — быстро нашёлся человек. — Николай Сидорович Авдошин, староста села Ерино.

— Так вот, — ободряюще улыбнулся Корф, — несколько дней назад ваше село посетила группа людей, которые подозреваются в противоправных действиях. Так? Нет? — сдвинув брови, повысил голос Исидор Игнатьевич.

— Ах, это! — обмякнув, шлёпнулся на табурет уставший тянуться Николай Сидорович. — Так и что? Они ж не нашенские! Переночевали у Палыча — и дальше.

— Вот оно как! — протянул, взглянув на есаула, разочарованный разом Исидор Игнатьевич. — И дальше?

В наступившей тишине Корф, потерявший над собой контроль, набирал полные щёки воздуха, потом складывал губы дудочкой и выпускал его в комнатное пространство. И так раз за разом, не один раз. Должно быть, его выбила из колеи перспектива некомфортной поездки бог знает куда и на сколько дней. Зорич, привыкший к тяготам походной жизни, пряча улыбку, смотрел в сторону. Обязательный Исидор Игнатьевич быстро взял себя в руки. Строго взглянув на Николая Сидоровича, озвучил своё решение:

— Значит, так! Ночуем здесь. Казаков — к Палычу. Нас с Евгением Ивановичем — где поспокойнее. Все проблемы — на завтра. Утро вечера мудренее. А теперь нам надо отдохнуть.

Приглашённый Корфом разделить место в повозке, донельзя довольный счастливой развязкой чуть задевшей его истории, Николай Сидорович, а за ним следом есаул и казаки, затоптавшие окурки, двинулись на ночлег к Палычу. Его постоялый двор оказался на выезде из села, широко построенный, неуклюжий, в два этажа, окружённый вековыми липами. Выскочивший из повозки Николай Сидорович сказал: «Я щас!» — скрылся в распахнутой половине широченных, под шатровым навесом ворот и пропал. Появился, когда раздосадованный ожиданием Исидор Игнатьевич двинулся на его поиски. Шёл он в сопровождении Палыча и двух неулыбчивых в косоворотках. Палычем оказался плотный, небольшого роста, с венчиком кудряшек на большой, не по фигуре голове и приклеенной улыбкой на мясистом лице угодливого человека.

— Добрый вечер, господа! — начал он издалека. — Не беспокойтесь, всё сделаем в лучшем виде.

Протянув руку, другой рукой махнул мужикам — давай, ребята. И представился:

— Хренов Иван Павлович.

И зачастил скороговоркой: