Зорич

Свистнула тугая плеть. Наган отлетел на пару саженей в воду. Смерив карателя презрительным взглядом, Зорич разглядел сквозь высокие волны и стелющийся ветром по воде смрадный чёрный дым — шлюпку поднимали на борт. «Элизабет», набирая ход, тускло блеснув бортом с отразившимся в нём солнцем, уходила в море. Ветер трижды донёс басистый рёв — «Элизабет» прощалась с берегом.

— Знакомая машина! — разглядев на заднем стекле голубой ромб, усмехнулся Зорич. — Значит, всё удалось. Удачи тебе, Александр!

Не торопясь, казаки проехали мимо согнутого, ищущего в воде своё оружие Жлуктова и, прибавив ходу, помчались к городу.

Похоже, Корф и не уходил из кабинета, сидел на диване и читал газету. Ждал. Есаул, рывком распахнув дверь, бросил плётку на стол. Залпом выпил кружку воды из кувшина. Корф, глянув поверх очков, аккуратно сложил газету. Сняв очки, не торопясь, положил их в футляр, щёлкнув, сунул в карман жилета и спросил лениво:

— Схватились?

И не дожидаясь ответа, продолжил:

— На «Элизабет»? А что не поделили?

Сев за стол, есаул забарабанил пальцами. Посмотрев на Исидора Игнатьевича, перестав стучать, заговорил спокойно:

— «Элизабет» ушла в море. За мысом взяли на борт кого-то. Бросили машину. Жлуктов был невменяем. Предложил казакам открыть пальбу, вопил, дёргался, как идиот! Всё выглядит так, что у него какой-то кровный интерес к американцу.

— Вот как?! — вскочил с дивана Корф. — Неужели увезли? Но как? Откуда? Всё перекрыто. Столичными сыскарями всё кишит вокруг! Неужели без Жлуктова не обошлось? Тогда да! Вот сволочь!

Крутнувшись, кинулся к двери.

— Телеграфирую на сторожевик. Может, перехватит.

— Чёрта с два! — усмехнулся Зорич. — Уже поздно.

* * *

— Сейчас подойдут, — пожимая руку есаула, сказал Корф. — Семён Иванович и Никифоров — это наш извозчик, что с постоялого двора. Может, что и накопали, дай бог, будут новости. Чёрт! — ругнулся, отступая от стола, посмотрел под ноги Исидор Игнатьевич. — Всё-таки натоптал! А уж как вытирал старательно! Погодка, штоб её!

За спиной Корфа в створе распахнутой двери есаул увидел нового посетителя.

— Павлуша! — радостно заулыбался он и, встав, пошёл навстречу.

Обнимаясь, проговорил плутовато:

— Что это ты, мил друг, такой сучковатый стал, неужели вся оружейная лавка при тебе?!

— Да уж, Евгений Иванович, это точно! Глянь-ка, что я приобрёл! — заулыбался во весь рот парень.

И из-за отворота куртки извлёк и протянул есаулу громадного размера никелированный револьвер.

— Вот это да! — притворно восхитился Зорич. — А он сам по себе не стрельнёт?

— Да что вы, Евгений Иванович! — искренне обиделся Павлуша. — Ведь это же кольт, револьвер американский, а уж он не подведёт!

— Это точно! — повертел его в руках есаул. — Серьёзная вещь. Ты не обижайся, Павел, это я в шутку сказал.

— Да он же, Евгений Иванович, из своих двух монстров от бедра, не целясь, за десять саженей в яблочко попадает.

— Вот как? — поднял бровь есаул. — Молодец, парень, верю!

Следом за Павлом в кабинет ввалился неуклюже очень габаритный мужчина в широченной поддёвке, подпоясанной вишнёвого цвета кушаком, в надвинутом на глаза треухе и немалого размера яловых сапогах. За ним — незаметный, серенький Семён Иванович.

— Присаживайтесь, господа! — уступил диван Исидор Игнатьевич, сам устроился на стуле с высокой спинкой. — Начнём. Прошу вас, Агей Викторович.

Никифоров, кашлянув в ладонь, степенно, с уважением к самому себе, неторопливо начал:

— Мы живём с ним рядом, за стеной. Видимся каждый день. С раннего утра. Здороваемся. Он редко бывает весь день. Когда обедает внизу, в трактире, я тоже устраиваюсь поблизости. Ничего интересного не замечал. Он один раз только сидел вдвоём. Пили пиво. Молодой парень. Я его проводил. Он из того дома, что вы, Исидор Игнатьевич, указали. После вчера он меня снял и сказал: «В город». Я его долго ждал у «Шевалье». В зал меня швейцар не пустил, а окна запотели, и было всё накурено, и я его за столами не углядел. Народу было много. Там или свадьба была, или ещё что. Цыгане пели. А он, может быть, в кабинетах был. Чего не знаю, того не знаю. Вышел пьяный. Долго меня искал, к каретам тыкался. Мне надоело, я его сам привёл и усадил. Всю дорогу спал. Я его потом чуть не на руках наверх затащил. Домой то есть. Всё, Исидор Игнатьевич. Да, — кашлянул и умолк Агей Викторович.

Семён Иванович коротко, проникнувшийся значимостью момента, без обычного ёрничанья рассказал, что из слов ныне живущего у Озимека Акима он узнал, что у Хвощевского живут и работаю трое — приказчик и два молодых парня. Приказчик иногда ходит вечерами к Озимеку, играют в карты. К Озимеку ходит он и те четверо завсегдатаев. Других нет. «К сожалению, всё!» — скорбно развёл руками Семён Иванович.

— Ну что же, господа! — вздохнул в заключение Корф. — Я благодарю вас. Продолжайте, работайте.

Так бы оно и шло всё уныло и скучно, как вдруг события набрали оборот. И всё пришло в движение. Всё началось буквально на следующий после этого день.