Зов Ктулху

Лихорадочный интерес, который вызвала на собрании история Леграсса, чью подлинность подтверждала статуэтка, отразился в последующей переписке присутствовавших; хотя в официальных публикациях общества об этом упоминалось лишь скудно. Ведь тех, кто привычен сталкиваться с шарлатанством и обманом, первее всего заботит осторожность. Леграсс временно одолжил статуэтку профессору Уэббу, но после смерти последнего она была возвращена инспектору, у которого я сам видел ее не столь давно. Этот предмет воистину ужасен и, без сомнения, родственен сновидческому изваянию юного Уилкокса.

Меня не удивляет, почему моего деда так взволновал рассказ скульптора, ибо каковы мысли должны были возникнуть при знании о том, что выведал о культе Леграсс, и о чувствительном юноше, которому приснились не только фигура и точные иероглифы с образа, найденного на болотах, и с таблички гренландского дьявола, но и – обнаружил во сне! – точные слова формулы, что произносили как эскимосские дьяволопоклонники, так и луизианские полукровки? Профессор Эйнджелл, совершенно естественно, начал немедленное расследование, и с предельной обстоятельностью, пусть я втайне и подозревал, что юный Уилкокс каким-либо косвенным образом слышал о культе и выдумывал сны, дабы усилить и продолжить озадаченность моего деда. Пересказы снов и вырезки, собранные профессором, конечно, были убедительны, однако рационализм моего ума и причудливость всего предмета привели меня к тем заключениям, кои я счел наиболее здравыми. Итак, тщательно изучив рукопись во второй раз и сопоставив теософские и антропологические заметки с повестью Леграсса, я предпринял поездку в Провиденс, чтобы встретиться со скульптором и высказать ему упрек, который считал уместным в ответ на столь дерзкое одурачивание пожилого ученого.

Уилкокс по-прежнему жил один в здании Флёр-де-Лис на Томас-стрит – безобразной викторианской подделке под бретонскую архитектуру семнадцатого века, красующейся своим оштукатуренным фасадом среди милых колониальных домов на старинном холме и в тени прекраснейшего георгианского шпиля в Америке[16]. Я застал его за работой у себя в комнатах и сразу же заключил из разбросанных всюду образцов, что его гений в самом деле подлинен и неоспорим. Когда-нибудь, я верю, он станет известен как один из великих декадентов, ибо он за печатлевал в глине – а однажды отразит и в мраморе – те кошмары и фантазии, какие Артур Макен вызывает в прозе, а Кларк Эштон Смит проявляет в стихах и живописи.

Темноволосый, щуплый и неопрятный на вид, он томно повернулся на мой стук и спросил, не вставая, по какому я делу. Когда я сказал ему, кто я таков, он проявил некий интерес, ведь мой дед возбудил в нем любопытство, изучая его странные сны, но так и не объяснил причин своих исследований. Я не стал расширять его знаний в этом отношении, но попытался с некой хитростью разговорить его. В короткий срок я пришел к убеждению в его полной искренности, поскольку он говорил о снах в манере, не оставлявшей никаких сомнений. Эти сны и их подсознательный след значительно повлияли на его творчество, и он показал мне мрачную статую, чьи очертания почти заставили меня содрогнуться от силы мрачного воздействия. Он не мог припомнить, чтобы видел это существо воочию, кроме как на собственном сновидческом барельефе, но очертания сами бессознательно возникли у него в руках. Это был определенно тот же исполинский образ, о котором он бормотал в бреду. Вскоре стало ясно, что он в самом деле не знал о тайном культе ничего, за исключением того, на что его навели беспрестанные расспросы моего деда; и я снова попытался придумать, как еще он мог разведать об этих удивительных образах.

Он рассказывал о своих снах в странно поэтической манере; позволяя мне с ужасающей четкостью видеть сырой циклопический город из скользкого зеленого камня, где, как чудно он выразился, сама геометрия вся была неверна, и слышать с пугающим предвкушением несмолкающие, наполовину воображаемые призывы из-под земли: «Ктулху фхтагн», «Ктулху фхтагн». Эти слова составляли часть того страшного обряда, который отсылал к сонному бдению мертвого Ктулху в его каменном склепе в Р’льехе, и я ощутил себя глубоко взволнованным вопреки своим рациональным убеждениям. Уилкокс, я уверен, по некой случайности услышал о культе, а потом забыл о нем в обилии его равно необычных книг и образов. Позднее, в силу его крайней впечатлительности, это нашло подсознательное выражение в его снах, в барельефе и в ужасной статуе, которую я теперь наблюдал; посему выходило, что он дурачил моего деда совершенно невинно. Юноша был из тех, кто одновременно слегка жеманен и слегка невоспитан, что я никогда не приемлю, однако признать в нем гениальность и честность я готов вполне. Я простился с ним дружески и пожелал всех успехов, какие только сулят его таланты.