Зов Лавкрафта

Где тропическое солнце выжигает черный узор на человеческих смуглых телах.

Где звучат ритмы барабанов.

Где ром – кубинская водка, и сахарный тростник.

Где…

– Уснул?! Одевайся! – Мари прикрикнула с совершенно отцовскими интонациями. – Чтобы через пятнадцать минут…

Синюгин очнулся. Вернулся с Кубы, где шел по песку и смотрел, как океанские волны накатывают на берег, а перед ним ложились на песчаную поверхность тени кокосовых пальм.

– Э… зачем? – поинтересовался он.

– Сегодня вечером ты будешь моим кавалером, – сказала Мари (Маринелла… лла… лла).

Наверное, на лице Синюгина отразилось что-то, лучше описывающее его мнение, чем он мог бы выразить словами.

– Дурак! – сказала пигалица. Большой рот дернулся. Прежде чем Синюгин успел что-то ответить, она повернулась и исчезла за дверью. Легкие шаги процокали куда-то в глубь огромной квартиры. Синюгин повертел головой – воротник нового кителя показался твердым и острым, как край бронелюка. Да уж, поговорили. Нет, Синюга, не разевай роток… или что-то подобное.

Надо бы догнать пигалицу и извиниться. Синюгин почесал затылок. Черт, что я здесь делаю вообще? Я должен быть на Кубе, где в горах партизаны поют песни о свободе. Среди книг в библиотеке генерала Каленова была та, на испанском, с дарственной надписью. Синюгин учил испанский – по самоучителю и с помощью Маринеллы, но пока еще мало что понимал. Книга была со стихами. Одну фразу Синюгин запомнил надолго:

La patria es ara y no pedestal.

«Родина – это алтарь, а не пьедестал». Сильно сказано.

Толковый человек этот Хосе Марти-и‐Перес, «солнце латиноамериканской свободы», как называли его в предисловии. Синюгин начал находить удовольствие в чтении, даже в чтении предисловий. Иначе он совсем не понимал в стихах. А с предисловием становилось понятно, что в стихах этого Марти нужно было искать.

Пигалица снова вернулась в комнату, Синюгин моргнул. Мари была непредсказуемая, это точно. И смешная.

– Хватит ржать, – велела пигалица. Большой рот ее – Синюгин удивился, что находит это интересным, – дернулся. Зубки были ровные и красивые. Синюгин невольно вспомнил о своих и поморщился.

Ну, буду улыбаться, закрыв рот. Что делать. Авось не заметят.

– А то что? – с интересом спросил Синюгин.

– А то… – пигалица двинулась к нему. Синюгин наклонил голову набок, усмехнулся. Пигалица двигалась легким балетным шагом с выворотом ступни – видимо, занималась танцами. Живая. Синюгин, всегда в первую очередь подмечавший как люди двигаются, порадовался за нее – Мари двигалась… хорошо. Слегка угловато, но упруго и женственно. С прошлой своей пассией Синюгин познакомился в офицерском клубе – и только потому, что краем глаза заметил великолепное движение, еще не видя саму девушку, но уже зная, как она идет – от бедра.

– А то я тебя… укушу!

Вот теперь Синюгин засмеялся по-настоящему.

– Синюгин!

– Что?

– А теперь – по-испански, пожалуйста.

– Мари! Зови своего кавалера обедать.

Синюгин мысленно вздрогнул и, неизвестно почему, втянул голову в плечи. Пигалица скользнула по нему быстрым, словно взмах крыла буревестника, взглядом и – вдруг взвилась, словно ей соли на хвост насыпали:

– Он мне не!..

– Я не… – начал Синюгин. И замолчал. Они с пигалицей посмотрели друг на друга.

Мария Ивановна обвела их обоих взглядом, полным скрытого ехидства.

– Обожаю, – сказала «фельдмаршал Машенька» невинным голосом, – …мольеровские ситуации…

– Я не… – опять начала пигалица, остановилась.

Синюгин промолчал.

– …и шекспировские паузы, – закончила Мария Ивановна. – Пойду, что ли… перечитаю сонеты. My mistress eyes are nothing like the sun… Coral… is far more red than her lips red…

И вышла.

– Ее глаза на звезды не похожи… – сказала пигалица. Большой рот дернулся. – Нельзя уста кораллами назвать… Ты знаешь этот сонет, Синюгин?

Пришлось признаться, что нет.

– Эх, товарищ капитан Синюгин. И Шекспира вы не знаете. О чем с вами вообще можно разговаривать?

Прежде чем Синюгин нашелся с ответом, раздался звонок в дверь. Нетерпеливый. Затем…

– Гостей тут принимают? – раздался из прихожей знакомый зычный голос. – Или мне в следующий раз приходить?

Мария Ивановна оживилась как девчонка. Глаза заблестели.

Она мгновенно и легко, словно ей самой было лет четырнадцать, выпорхнула из кухни.

– Ванечка! Проходи, проходи. Ты как раз вовремя. Сейчас будем обедать.

* * *

Обедали в столовой в звенящий чистоте. Белый стол, белые стулья – Маринелла как-то упомянула, что эта мебель была здесь изначально, мол, всю высотку на Котельнической набережной заселяли разом, уже в готовые квартиры с белой мебелью. Три крыла здания: одно крыло военные, другое – люди искусства, третье – партработники. Но сейчас, мол, все перемешалось.

– Мари, не забывай о своем воспитании, – сказала Мария Ивановна.

Пигалица вскинула голову:

– Как я смогу забыть, если вы постоянно мне о нем напоминаете?!

«Фельдмаршал Машенька» строго посмотрела на дочь:

– Не дерзи, пожалуйста. И передай Ивану Игоревичу соль.

– Он и сам может взять! Смотрите, какой он большой и сильный! Как конь!