Зов Лавкрафта

– Да ты что, не узнал, старичок? Это же сам Смоктуновский! Он «Идиота» играет у Товстоногова в БДТ. Будешь в Ленинграде, сходи. Но даже контрамарочку, говорят, достать невозможно. Люди в окна лезут, чтобы хоть одним глазком… А тут тебе все – даром. Сейчас он будет читать Пушкина. Он исключительно читает Пушкина.

  Духовной жаждою томим,
  В пустыне мрачной я влачился, —
  И шестикрылый серафим
  На перепутье мне явился…

Кисти мягкого порхали грациозно, гипнотически. Синюгин засмотрелся. В табачном дыму разносился мягкий, удивительно приятный голос. Перед глазами Синюгина явился шестикрылый серафим… Ярко, как во вспышке пламени. Удивительно, никогда не любил стихов, подумал Синюгин. А тут вот в чем дело.

– То есть вы – общественник? – спрашивал бородатый у худощавого.

– Нет, конечно. Я эгоист, который больше всего боится страданий тех, кого любит.

– Вы что, серьезно никого здесь не знаете? – рядом опять оказалась та блондинка, с капризным ртом.

– Нет.

Синюгину называли имена. Андрей Тарковский. Андрон Михалков. Гена Шпаликов. Саша Гордон. Слава Овчинников, композитор. Рерберг, бабник-оператор, страшный человек. Блондинка вздохнула, кажется, неведомый Рерберг задел и ее нежное сердце.

– Тарковский? – вмешался в их разговор какой-то субъект, чуть постарше, с наглыми глазами. Он был в клетчатой рубашке и в черном пиджаке. – Кто этот вьюнош со взглядом горящим и худым лицом?

– Ромм считает его гением, – негромко сказал второй студент-вгиковец. Кажется, даже с легкой завистью.

Синюгин снова посмотрел на парня. Тот со своими дурашливыми манерами, со своим свитером, с прической, с этой дурацкой отросшей челкой, с ухмылкой и худой шеей, на гения походил мало.

Но неведомому «Ромму», видимо, было лучше знать.

– Мы с Андроном написали сценарий «Антарктида – далекая страна», – вещал пухлощекий, в очках. Синюгину он напоминал Пьера Безухова, неуклюжего, странного, но милого. – Отрывки издали в журнале «Советский экран»…

О! Наглоглазый присвистнул.

– Кто это? – спросил Синюгин вполголоса.

– Гении, – сказала блондинка. Синюгин посмотрел на нее внимательно. Нет, она не шутила. В этой компании звание гения раздавали легко, как медали за выслугу лет.

– Сейчас придут поэты, – сказала блондинка. – Женя Евтушенко, тоже придет. Представляете? Сам Евтушенко! Женечка потрясающий!

– Он тоже гений?

– Конечно!

– Понятно.

Синюгин огляделся.

– А кто этот бородатый… борец?

Пигалица посмотрела и фыркнула:

– Темнота вы, товарищ Синюгин. Какой борец, это Слава Овчинников. Композитор.

– Композитор?

Да, Синюга. Тебе лучше молчать. Сойдешь за умного.

Хотя для этого… Синюгин почесал затылок. Для этого, пожалуй, придется еще и постараться.

– Дюша, душа моя, – попросил композитор соседа, пухлощекого Андрона. – Плесни водочки до краев этого наперсточка.

В наперсточек легко поместилось бы и полбидона.

Снова зазвучала музыка. Судя по ритму, пластинка с какой-то западной модной музыкой. Очень современной. Синюгин поставил рюмку и огляделся. Было накурено. Несколько человек сосредоточенно танцевали в табачном призрачном тумане медленный танец, разбившись на парочки.

Незнакомый певец выводил мягким, каким-то кошачьим баритоном слова:

Вайз мен сей. Онли фулз лав ми.

Все это, и мелодичная музыка, и иностранные слова, и общая «икающая» манера исполнения – все это было необычным, завораживающим. Синюгин против воли заслушался. Эта музыка чем-то напомнила ему тех шарнирных негров.

Под это действительно тянет танцевать.

Он всегда умел и любил двигаться.

Стиляги. Синюгин даже в своей дремучей дивизии под Иркутском слышал это слово.

Клоуны. Преклонение перед Западом. Танцевать «стилем» и прочее.

Синюгин повертел головой. Где же пигалица? Куда она подевалась?

– Хорошая песня, – сказал он вслух. Тягучий кошачий тембр певца. Дым в воздухе. Запах горящего воска и крепкого табака. – Мне нравится.

– Серьезно?

Может, тут в Москве принято переспрашивать. Или у товарища контузия, со слухом плоховато. Одно «но» – больно уж мерзкая ухмылка была у худомордого, словно он издевался над ним, неотесанным капитаном Синюгиным.

Худомордый закатил глаза, цокнул языком:

– Нравится музыка? И где же ваш квасной патриотизм?

– Квасной? – Синюгин с недоумением поднял брови.

Худомордый улыбнулся, так, что кожа туго обтянула костистое лицо.

– Понимаете, есть такое слово «квас». От этого слова и происходит выражение «квасной патриотизм». Или вы не знали, товарищ?

– Не знал, – сказал Синюгин. Ему вдруг стало интересно, что еще этот усатый, с худым лицом скажет.

– Какое именно слово составляет для вас тайну, товарищ военный? – из каждого слова, каждого звука, как из камней в синюгинском сне, сочилась мерзкая, язвительная слизь. – Патриотизм?