Зов Полярной звезды

Лежит, значит, Вадим у себя в детской на пуховой перине. Перина мягчайшая и почему-то ворсистая, но это не создает неудобства, а наоборот — по выражению Адели — потешно. Шерстинки щекочут Вадиму шею, и он смеется и смотрит на люстру, что висит под потолком детской. Люстра тоже потешная — огоньки в ней слились в один светящийся блин. В комнате жарко от натопленного камина — топят всегда днем и ночью, когда Вадим болеет, а сейчас он именно болеет, потому что дышать тяжело, и голову ломит, и кожа вся горит. Опять, видно, с пацанвой соседской в снежки заигрался, простуду подхватил… А еще в комнате пахнет горелыми шкварками (кухарка у себя напортачила, и запах по всему дому расползся) и травяной заваркой (ну это понятно — сейчас зверобоем или каким-нибудь шалфеем поить начнут).

Люстру над Вадимом застит чья-то тень. На миг ему чудится, будто это Баррикада Аполлинарьевна, она смотрит на него по-матерински ласково, но тут же растворяется… Вместо нее возникает девушка престранного вида: кареглазая, губастенькая, каштановые волосы заплетены в мелкие-мелкие косички и перехвачены на лбу расшитым ремешком. Нерусская. Или полурусская, с ходу не определишь. Если сравнить с Аделью — совсем не раскрасавица, однако что-то есть в ней такое притягательное — как во многих иноземных женщинах бывает. И одета комично: платье не платье, сарафан не сарафан, а… вот и слово точное не подобрать… душегрейка какая-то. Цветастая, бисером сплошь расшита. Будто на деревенский праздник вырядилась или для представления в домашнем театре. Кто ж такая? Служанка? Вроде не было…

— Пить!.. — просит Вадим, и опереточная девица подает ему глиняную чашку, в которой плещется бордового оттенка взвар.

Она вливает несколько капель в рот Вадима. Непереносимая горечь печет язык и нёбо, Вадим давится, вскакивает и… окончательно приходит в себя.

Детская, конечно, привиделась. Вместо пуховой перины под ним постлана оленья шкура, вместо люстры над головой — дырка, в которую вдевается, точно нить в игольное ушко, дым от разложенного на земляном полу очага. Чадили наломанные ветки и нарубленный брусками жир.

Только ряженая девушка оказалась настоящей. Сидела напротив с чашкой в руках и во все глаза смотрела на Вадима, словно он был музейный экспонат.

— Ке тон лях? — пропела она, убедившись что он очнулся.

Голосок ее прозвенел, как серебряный бубенчик.

— Не понимаю, — Вадим бессильно поднял руки. — По-русски можешь?

— Мочь. Немножко… — Она протянула ему чашку. — Хотеть еще пить?

— Нет, спасибо. — Вадим поворочал распухшим языком. — Что это такое?

— Много ягод и трав. Очень хорошо лечить.

— Где я? Как я сюда попал?

— Тебя Черный Человек ударить. Только он так делать. Ты везучий, ты выжить. Трое наших уже в Небесном Чертоге, у Великого Аййка…

Великий Аййк, надо думать, лопарское божество. Но кто такой Черный Человек и каким сатанинским оружием он располагает?

Вадим посмотрел на свои ладони, на которых виднелись темные рубцы-ожоги, вспомнил, как прикоснулся к проволоке.

— Меня дернуло током! У вас что, в тундре есть электростанция?

— Я не знать, что есть эли… трон… как ты сказать?

— Электростанция. Ну да… откуда?

Вопросы копошились в голове, как муравьи в муравейнике. Но, прежде чем Вадим их задал, в веже появился еще один ряженый. Сгорбленный, в летах, с дубленым от ветра и мороза лицом, он приподнял полог и шагнул в круг света, отбрасываемого пламенем очага.

— Коххт тон нэмм ли? — проквохтал он, не спуская с Вадима глаз, подернутых нездоровой желтизной.

— Он спрашивать твое имя, — перевела девушка и пояснила: — Это Чальм, наш нойд. Мой дедушка.

Вадим ответил и, предвосхищая дальнейшие расспросы, коротко сообщил, что пришел на Север с научной экспедицией, которая исследует природу и минералы Кольского полуострова.

Нойд, выслушав его, не выразил удовольствия, прокудахтал еще что-то.

— Он говорить, что люди с Большой земли делать тундре плохо. Саами страдать из-за них… Но ты гость, тебя чуть не убить Черный Человек. Чальм тебя лечить. Он… — девушка осеклась, — как это по-русски?

— Знахарь? Травник? — подсказал Вадим.

— Да-да! Знать травы. Очень хорошо лечить.

Нойд был облачен в шубу без застежек с длинными рукавами и широким, как колокол, подолом, спускавшимся до колен. На голове — меховой капюшон, на ногах — пимы, или как они там называются у лопарей. Наряд дополнял туго стянутый шнур, перепоясывавший шубу у талии. На шнуре болтался большой бубен с привязанной к нему колотушкой.

Такого бы скомороха в Москву, на слет больших и малых народов многонациональной России, подумалось Вадиму. Вот была бы находка для фотографов!

Землю зашатало, где-то вдали рокотнул гром. Гроза в такую пору? Нет, не может быть. Сейсмическая активность? Вадим обратил внимание, как вытянулись лица у нойда и у девушки. Знать, им тоже не понравилось.

— И часто тут у вас землетрясения бывают?

— Это не землетрясение… Черный Человек… — Щеки девушки посерели, она оглянулась на старика.

— Вуэддте тиррвень! — бормотнул лопарский шаман и покинул вежу.

— Он пожелать, чтобы ты скорее поправиться.