Зрелость

Сегодня проститутки заполонили всю переднюю часть кафе, так что кажется, будто входишь в бордель; одна плачет, другие ее утешают: «Он не пишет, но никто не пишет, не волнуйся». Всюду одно и то же, женщины в метро, женщины у порога домов повторяют все те же слова: «У вас есть новости?» — «Нет, он наверняка в плену». — «Когда можно будет получить списки?» и т. д. Нет, до наступления мира никого не отпустят, это слишком ясно; однако истории продолжают ходить по кругу: «Он уже добрался до самого Парижа, и тут его арестовали. Немцы дают им штатскую одежду». Итак, возможность чуда всегда существует; это так же обманчиво, как лотерейный билет, так же изнуряет и притягивает, это наваждение всех парижских женщин. Я думала, что такого рода неопределенность нельзя вынести, но даже в этом случае терпение все преодолевает: возможно, через неделю будут какие-то новости, появятся списки, придут письма. Неделю подождем, время ничего не значит.

Чтобы отвлечься, я совершила длительную прогулку в пригород; люди возвращались домой. «Мы из Монтобана: если бы знали, то не уезжали бы!» Всю дорогу я только это и слышала. Одна группа остановила велосипедиста: «Твоя мать уже вернулась!» Его окружили, чтобы сообщить новости о доме, о матери. Соседи встречались, приветствовали друг друга. В садах полно было роз и смородины, пшеничные поля усеяны маками, а вдоль откосов — терпкий запах донника: пышно цветущая природа вокруг запертых вилл. На некоторых дверях можно прочитать: «Дом обитаем», а чаще по-немецки: «Bewohnt». Возвращалась я автостопом, меня подобрала маленькая колымага; водитель ехал из Ажена, он тоже говорил: «Если бы знать!» Он проделал семьсот километров на мотоцикле с женой, а у нее искривление позвоночника; он рассказывал мне, как ей было трудно, да и ему тоже: «Вы в возрасте, и я могу вам сказать, тут, в чувствительных местах, мне так больно, мадам, так больно! В неоккупированных департаментах мэры запрещали выезжать, говорили, что нас арестуют во Вьерзоне, а в Вьерзоне не было никаких кордонов». Он везет меня вдоль берегов Сены; вокруг Гранд-Жатт люди купаются, катаются на лодках: атмосфера каникул, но гнетущая. Когда машина остановилась у моста, немецкий солдат бросил нам с грузовика плитку шоколада. Кое-кто весело болтает на обочине дороги с красивыми девушками. И водитель говорит мне: «Наверняка понаделают маленьких немцев!» Эту фразу я слышала десять раз, и никогда в ней не ощущалось осуждения. «Это природа, — замечает водитель, — для этого нет нужды говорить на одном языке». Ни у кого я не видела ненависти, лишь панический страх у деревенских жителей, а когда страх исчез, в глазах застыли удивление и признательность.

Я снова встретила Лизу. В четверг она пыталась покинуть Париж на велосипеде; она ехала по дороге бок о бок с немецкой машиной, а потом оказалась зажатой потоком грузовиков, и ей велели вернуться назад. Вместе с велосипедом ее посадили на грузовик и доставили обратно. Она хочет научить меня ездить на велосипеде.

Мои родители жалуются на нехватку продовольствия; на обед суп и макароны; вот уже несколько дней, как я не ела по-настоящему. Похоже, в Париже действительно плохо со снабжением. Отец перечисляет мне меню большого ресторана на площади Гайон: салат из огурцов — 8 франков, омлет с сыром — 12 франков, пилав с крабами — 20 франков, лапша — 8 франков, малина — 18 франков. Ничего другого. Я думаю об ужинах у Маньи, у Бребана во время осады Парижа.

2 июля.

Пасмурно, немного холодно и совершенно безлюдно. Всего шесть человек возле продавца газет у метро. Я купила две газеты. Какая пустота! Сентиментальная пропаганда в пользу немцев, тон скорбной братской жалости с чувством превосходства к бедному французскому народу. И обещания: возобновится движение на железных дорогах, заработает почта.

Я позвонила Камилле. Мадам Ж… ответила, что она вместе с Зиной ушла пешком с рюкзаком на спине, никаких известий о ней нет. У Дюллена тоже не обошлось без приключений. Завтра пойду к нему. Я звонила сестре Боста: он эвакуировался в Авиньон, его брат в плену.

Я ходила в Сорбонну узнать о своем жалованье, и когда заполняла карточки, ко мне бросился инспектор Академии: «Преподаватель философии? Это как раз то, что нам нужно». Он позвонил в лицей Дюрюи, завтра я должна пойти туда; восемь часов работы в неделю, это совсем не плохо.

3 июля.

Ездить на велосипеде я училась с Лизой на маленьких улочках вокруг улицы Вавен. Я сразу же научилась держаться в седле и даже сама садиться и поворачивать. Уроки в Дюрюи.