Звенья одной цепи

Только она больше не хотела становиться убийцей. Будь, что будет, но этот младенец, самый выстраданный изо всех, появится на свет. Нужно лишь набраться смелости для первого удара по струнам. Или не смелости, а… Да. Ощущения холода затянувшейся весны. Пальцы должны быть столь же мерзлыми, как земля, иначе ничего не получится.

Мерзлыми.

Лодия потянулась к мерцающей, уже густо-синей искорке, не думая, что снег такого цвета никогда не падал с небес этого мира. Потянулась, чтобы набраться холода, а наполнилась… огнем. Пальцы словно попали в костер, окутались языками невесть откуда взявшегося синего пламени и на мгновение потеряли всякую чувствительность, чтобы тут же ощутить все сразу.

Щербинки подоконника, в которых застыли струйки воды, стекшие с крыши. Шов на запястье, в сотый раз залохматившийся и слегка натирающий кожу. Свист ветра, снова начавшего свой разбег. Горьковатый дым, потянувшийся из камина: должно быть, среди поленьев попало одно сырое. Струны, впервые встретившие пальцы, как друзей, а не как врагов. Но главным было совсем другое.

Лодия чувствовала себя.

Заколка лопнула, тяжелые черные локоны рассыпались по узким плечам. Стен темницы больше не было, и душа замерла, выбирая, каким путем отправиться в путь.

Женщина улыбнулась, склонилась над лютней, словно над ребенком, и раздался крик.

Первый крик пришедшей в мир музыки.

И сейчас…

Был ли я неудачником? В течение прошедших суток, определенно, нет. Ровно столько же раз, сколько меня настигало поражение, на меня снисходило и своего рода вознаграждение, которым, правда, не удавалось воспользоваться. По причине собственной же дурости.

Что потянуло меня выяснять личность доносчика? Мне и делить с ним было нечего, да и встретиться, возможно, не пришлось бы ни разу в жизни. Тогда зачем? Затем, чтобы узнать нечто новое. Еще одну причину старого, как мир поступка. Привычка сработала? Она самая. Если тебя много лет подряд учили наблюдать и сопоставлять увиденному все возможные объяснения, в какой-то миг перестаешь осознавать, что не нужно пытаться понять все на свете. И конечно же, забываешь себя вовремя одергивать.

Да и кто мог предположить, что юнец окажется внебрачным отпрыском управителя городской стражи, не без стараний настырной мамочки начавшим карьеру в отцовских владениях? Обвинение прозвучало смехотворно, никаких телесных повреждений, кроме гневного румянца на щеках юноши, осмотру патруля не предстало, но дама топала ногами, потрясала грудями и медальоном, обеспечивавшим исполнение любых капризов, потому вечер закончился тем, чем и должен был. Безмятежным сном в городской тюрьме.

Пожалуй, мое настроение по сравнению с мыслями и чувствами, посетившими стражников, можно было назвать вполне радужным. Задерживать далее, чем случится разбирательство, меня не станут, более того, как только я не явлюсь к утренней поверке, начальство начнет искать нерадивого сопроводителя, и горе чадолюбивому управителю, если я отыщусь в камере, а не на свободе. Стражники и так расстарались, поместив меня в то крыло, где обычно коротали дни заключения люди, повинные в растратах, а не кровопролитии: здесь было тихо и скучно, совсем по-домашнему. Камеры слева и справа вовсе пустовали, так что моему спокойному сну не мешало ничего, кроме шаркающих шагов ежечасного обхода. Правда, ближе к утру проснуться все-таки пришлось, потому что за решеткой, отделяющей мою камеру от соседской, появился постоялец.

Прибыл он в беспамятстве либо в сильном опьянении, потому что его втащили под руки и не подающим признаков жизни кулем сгрузили на лежанку. Стражники удалились, я прикинул, что в следующий раз они появятся не ранее, чем через полчаса, а стало быть, у меня есть возможность задремать, и уже хотел повернуться к стене, пряча лицо от света коридорного факела, но не успел даже притвориться спящим, как куль зашевелился.

— Э-это что за место?

Следовало бы промолчать, но я живо представил себе, как не получивший ответа узник начинает звать стражу, и решил, что любопытство нужно давить в зародыше:

— Тюрьма.

Осмыслив услышанное, парень переспросил:

— Настоящая?

— А разве другие бывают?

Он задумался на предложенную тему, минут пять ворочался, то ли пытаясь подняться, то ли — устроиться поудобнее, потом все же сел.

— А как я здесь очутился?

У кого-то в памяти возникают пробелы, у кого-то провалы, и хотя меня работа лекаря никогда не прельщала, парня почему-то стало жалко. Совсем немного, но достаточно для того, чтобы продолжить разговор.

— Тебя сюда принесли.

— Почему?

— Потому что ты не мог идти сам.

Он растерянно посмотрел на свои ноги:

— Не мог?

Я пожал плечами, не надеясь, что собеседник разглядит этот жест и поймет сопровождающее его настроение, но другого ответа у меня все равно не было.

Парень тряхнул головой и поднялся на ноги. Стоять у него вполне получалось, а вот ходить — не слишком: он едва смог добраться до разделяющей нас решетки и вцепился в нее, как в последнюю надежду.