Зверь

—     Все мне мешало... Прежде всего успехи, явные ус­пехи в умственном развитии Жака: я всегда считала и буду считать, что члены братства Святого Гавриила ис­пользуют превосходные методы в работе с несчастными. Мне не нравится только нравственное влияние, которое оказал на Жака мсье Роделек, посчитавший, что он лично должен заниматься с ним. Я должна была дать возможность сыну закончить трудную и необычную его учебу. После этого у меня было намерение его забрать. Таким образом, я тогда пожертвовала материнской лю­бовью ради интересов своего ребенка. Еще раз я пове­рила в мсье Роделека, который сказал при моем отъез­де в Париж: «Дайте мне его убедить, мадам. Когда вы вернетесь сюда в следующий раз, вы увидите, что сын полюбит вас. Это очень чувствительная душа, потрясен­ная первым непосредственным контактом с матерью, о которой я ему столько рассказывал и которую он ждал с волнением, смешанным со страхом. В Париже он не выделял вас из окружавших его людей, он даже не знал такого понятия — «мать». Теперь он знает. Он, должно быть, плачет сейчас в своем углу. После вашего отъезда я постараюсь его утешить. Обещаю вам, что он не заснет сегодня, не помолившись за вас».

Я поверила этим словам и уехала немного успокоен­ная. Время шло. Регулярно, каждый год, я приезжала к Жаку посмотреть на его успехи. Хотя он и не издавал своего ужасного крика при моем появлении, но раз от разу встречал меня со все большей холодностью. Ка­жется, мое посещение не доставляло ему никакой ра­дости, несмотря на обещания мсье Роделека. Эти сви­дания в приемной стали для меня сущей пыткой, путе­шествие в Санак — мучением. Я была в отчаянии. Жак между тем освоил различные способы общения с нор­мальными людьми — он мог бы воспользоваться обыч­ным английским письмом, чтобы спросить меня о чем- нибудь, поверить свои мысли, которые естественно дол­жны были приходить ему в голову в присутствии мате­ри. Я сама, без помощи переводчика, читала бы напи­санное им. Тут же могла бы составлять и ответы из этих больших рельефных букв, которых было много по все­му институту,— он читал бы эти ответы на ощупь. По крайней мере, основное мы могли бы сказать друг дру­гу. К несчастью, Жак ни разу не захотел воспользо­ваться этим способом для разговора со мной. Как и сейчас, он предпочитал пользоваться алфавитом Брайля, а это предполагает присутствие третьего лица в каче­стве переводчика. В Санаке я ни разу не оставалась на­едине со своим сыном — мсье Роделек, вечный мсье Роделек всегда был между нами!

Чем больше Жак взрослел и развивался, тем больше он сознательно не хотел говорить со мной. Что я могла сделать? Ничего... Я чувствовала себя бессильной пе­ред этим притворным волевым воспитателем, который делал вид, что смиренно подчиняется рефлексам несча­стного ребенка. Всякий раз, когда Жак был неласков со мной, встревал мсье Роделек и лицемерно распекал его своим сладким голосом: «Послушай, Жак! Это не­хорошо!» Затем он поворачивался ко мне и говорил: «Как все очень умные люди, Жак — личность, которую почти невозможно усмирить и к которой я должен при­спосабливаться... Это не всегда легко!» Вечно мой бед­ный мальчик был виноват в своем поведении и никог­да — мсье Роделек! Не имея больше сил выносить это, я велела спросить у Жака, когда он сдал второй экза­мен на бакалавра — ему было тогда девятнадцать лет,— хочет ли он вернуться домой. Он категорически отказал­ся. Мсье Роделек дал мне понять, что Жаку лучше бы оставаться еще какое-то время в Санаке, где можно со­средоточиться и обдумать книгу, которую он мечтал на­писать и публикация которой могла бы стать трампли­ном для его необыкновенной карьеры. Имела ли я право помешать этой карьере? Я уступила в последний раз, с беспокойством ожидая публикации этой книги, которая наконец появилась спустя три года.

—      Что вы думаете об этом произведении, мадам? — спросил председатель.

—      «Одинокий» — хороший роман, который растро­гал меня. Я гордилась своим сыном, когда видела его имя в витринах книжных лавок.

—      Вас не шокировал тот факт,— спросил генераль­ный адвокат,— что семья главного героя, страдающего тем же недугом, что и ваш сын, описана в романе весь­ма нелестно?

—      Ничуть. Я всегда относилась к этому произведе­нию только как к роману.

—        Поскольку господин генеральный адвокат еще раз напомнил об этом «Одиноком», позволю себе обра­тить внимание суда и господ присяжных на тот факт, что автор в своей книге ни разу не упоминает о матери героя,— сказал Виктор Дельо.

Мадам Вотье казалась смущенной. И пока Дельо садился, председатель спросил:

—      Скажите, мадам, вы виделись с сыном после пуб­ликации его книги?