Звезда Аделаида - 2

У меня давно уже болит анус, а теперь заболел и пенис, ко всему прочему. Я давно уже потерял счёт времени насилия и закусил губу и, собрав все силы воедино, жду, когда эти ужас и боль прекратятся. Ведь старший брат, коего желания должен исполнять младший, так и не вышел из меня, время от времени двигаясь столь болезненными толчками - видимо, ему приятно сие.

А мне так больно… Сжальтесь, милосердные боги отца моего, ибо иных я не знаю!

Кто-нибудь! Прекратите эту муку!

- Что же ты не попросишь брата своего оставить пенис твой в покое, раз сам не можешь возбудиться от ласк моих? Или недостаточны они стали для тебя, о Квотриус мой? Ну, скажи, чего не хватает тебе?! Чем не угодил я тебе на этот раз?!

Голос моего возлюбленного, никак не решусь назвать его насильником, становится мягче, человечнее, и я осмеливаюсь ответить и сказать горькую, но правду:

- П-прошу, молю-у тебя-а, С-се-ве-ру-у-с-с, мне больно. Ужасно. Ты… Ты же ещё и порвал меня, возлюбленный мой. За что обошёлся ты со мною так преболезненно? Разве заслужил я отношение таковое?

- Я… Я порвал твой анус? Да это невозможно - ты же уже готов был с соитию, - говорит Северус как-то вдумчиво, прекратив двигаться. - Или… Неужли я ошибся?! О, ужас и стыд! Kвотриус… Милый ты мой…

В глазах его я вижу нечеловеческий ужас - он понимает, что на него нашло безумие некое, никак мною, больным сейчас, необъяснимое, невероятное, неслыханное.

- Я… Я не мо-гу боль-ше го-во-рить, по-ку-да ты не вый-дешь из ме-ня.

И Северус сжалился над ничтожным полукровкой - вышел одним уверенным и не доставляющим большей боли, нежели была, движением и стал внимательно и с прилежанием, недозволенным полукровке, осматривать анус мой, хоть и порванный, но не заслуживающий столь пристального внимания брата высокорожденного.

Как же страшно горит межиножие! Словно бы огнём магическим, не исторгающим запаха палёной человеческой кожи и плоти, прижгли.

Пенис натёрт до предела и тоже болит немилосердно. Никакой интимный орган не даёт мне покоя, хотя бы мгновенного…

Соитие днём случилось у меня в первый раз, но ведь сам я виновен в невзгодах моих - пошёл искать брата моего возлюбленного с грязной, неполуночной целью, сам распалил его, вот, что сотворил я. Так кого же мне винить в произошедшем? Только себя, неразумного, да попросту безумного, обуянного жаждой соития! И вот, чего хорошего получилось из желания моего? Пыль, прах, боль сплошная.

О, боги, брат лижет меня… там, слюною стирая следы, верно, крови, а потом умоляюще глядит на меня обычными своми мирными, но с некою, верно, заслуженною мною повинностию, глазами. Любящими - да! Любящими! - и произносит тихим, ласкающим истерзанные тело, и душу,и разум, мой так и не выключившийся во время насилия разум голосом, хотя стоило бы ему и отключиться от непереносимой боли:

- Квотриус, звезда моя, неужли я соделал сие с тобою… такое зверство, кое творят над жертвами только грубые наёмники?