Звезда атамана

По ночам Котовский регулярно выезжал на «эксы» – трясти богатеев, и в этих налетах имя его гремело по-настоящему.

Внешне он почти не изменился, был все такой же подвижной, молодой, с рыжеватыми усами и веселым взглядом, с крупными, очень сильными руками, которыми мог гнуть большие медные пятаки петровской поры и рвать подковы, но все же кое-какие изменения в нем произошли, он, что называется, заматерел, появилось в нем нечто такое, чего не было раньше.

Полиция тем временем разместила в газете «Голос Кишинева» объявление о вознаграждении: человек, который сообщит о местонахождении Котовского, будет премирован двумя тысячами рублей… Две тысячи карбованцев – это была не просто большая, а очень большая сумма: голова Григория Ивановича, как видите, была оценена очень высоко.

Как всегда водится в таких случаях, нашелся человек, который указал точный адрес Котовского: имение Стоматова.

Брать Григория Ивановича полицейские прибыли внушительным отрядом – более тридцати хорошо вооруженных людей. Вообще-то для ареста одного человека, даже такого физически сильного, как Котовский, было многовато. Но полицейские и жандармы знали, как поступать – они решили действовать наверняка, без осечек.

В окрестностях имения появились под видом крестьян, ищущих поденную работу, – обрядились в старые кургузые пиджачки и рубахи, в портки, украшенные заплатами, единственное что – на ногах их не было опорок. Вместо разношенных лаптей – добротные яловые сапоги. По этим сапогам легко можно было определить – не крестьяне это…

Еще до рассвета, когда небо было черным и на нем сияла яркая россыпь крупных южных звезд, Котовский выехал верхом на отдаленную ферму, где заболели сразу несколько буренок, – надо было понять, что там происходит, затем принять решение, лечить коров или пустить их под нож, – и застрял на ферме до девяти часов утра, когда солнце поднялось уже высоко.

Чувствовал он себя устало, как-то разбито, каждая часть тела словно бы существовала отдельно – похоже, прицепилась к нему некая простуда: вчера прохватило в поле… Нужно было спешно изгонять хворь, а что для этого требуется? Мед, чай с травами, горячее молоко. Хорошо помогает водка с перцем, но водки почему-то не хотелось – ну никак она сейчас не полезет в горло, застрянет.

Конь шел размашистой рысью, Котовский поглядывал на дорогу, легким движением поводов подправлял движение, иногда бросал взгляд в сторону, фиксировал какой-нибудь беспорядок, если он был слишком заметен, брал на мушку, либо, видя ровный край поля, наливающиеся соком початки кукурузы, улыбался довольно.

Впрочем, улыбка эта была чаще всего машинальной.

Отряд полиции, переодетый крестьянами, продолжал ждать его в экономии. Возглавил отряд ни много ни мало сам кишиневский полицмейстер по фамилии Зайцев, с ним находились и верные помощники – исправник Хаджи-Коли и пристав Гембарский.

Стоял солнечный золотистый июнь, земля пахла медом и цветами.

На подъезде к экономии, еще в поле, навстречу Котовскому вышли гогочущей толпой крестьяне. Обычно они вели себя робко, подходили к управляющему лишь когда тот бывал свободен, а тут повели себя что-то очень уж смело. И вскрикивали, прерывая друг друга, будто гуси. Котовский перевел взгляд на обувь крестьян и понял, что это совсем не крестьяне, – таких добротных сапог у сельских жителей не бывает.

Он молча поднял коня на дыбы, развернул его и в то же мгновение огрел плеткой. Конь с места взял галопом, всадился в пахнущее цветами пространство. Из экономии следом за Котовским поскакала группа полицейских.

Он почти оторвался от них, ушел на целых двенадцать верст, пока навстречу ему из небольшой плоской долинки не выдвинулся еще один отряд. Котовский понял, что угодил в капкан, сейчас его окружат.

Спрыгнув с коня, он кинулся в ячменное поле. Ячмень в том году уродился славный – высокий, с крупным зерном, в нем можно было скрыться, как в густом кустарнике. Преследователи лавиной бросились в ячмень, очень скоро стало понятно: уйти от них не удастся.

Он осмотрелся, бросил прощальный взгляд на толстый ячменный стебель, который не заметить было нельзя, украшенный шестью или семью ростками-колосьями, задавил тоскливую боль, возникшую внутри и рывком поднялся.

Руки взметнул над собой: сдаюсь, мол… В то же мгновение раздался громкий хлопок – в него из карабина выстрелил полицмейстер Зайцев, выкрикнул довольно: «Попа-ал!» У Зайцева и пистолет с готовно расстегнутой кобурой болтался на животе, и пятизарядный карабин находился в руках, и патронташ, до отказа набитый, был пристегнут к поясу, – снаряжен был полицмейстер, как на войну, и все равно Котовский был ему страшен. Иначе бы он, обвешанный оружием, как огородное пугало цветным тряпьем и железками, не нажимал бы так испуганно и поспешно на спусковой крючок карабина.

Котовский схватился за плечо, застонал – пуля зацепила какой-то очень болезненный нерв.

Следом за начальником выстрелил Гембарский, хотя ни ему, ни Зайцеву, ни их подручным Котовский не был опасен.