Звезда атамана

Конечно, в боевых условиях четыре часа задержки – это нечто сродни отступлению, чуть ли не ЧП, тем более, что генерал Юденич изо всех сил давил на Петроград, хотел ворваться в него, выбить красных; сдерживали Юденича из последних сил, даже дышать было трудно, но Котовскому, несмотря ни на что, дали четыре часа, которые попросил его штаб.

Привал на неведомом разъезде, которых на Николаевской железной дороге было очень мало, по пальцам можно пересчитать, поднял дух бойцов, некоторые даже кашлять и кхекать перестали, уже готовы были идти в атаку – ну хоть сейчас: вот что может сделать короткий отдых и горячий суп из оленины, который быстро и умело приготовили бригадные кашевары.

Котовцев ждал Петроград.

Но Петроград котовцы обошли стороной, в городе бригада так и не побывала, не познакомилась с дивными соборами и площадями, – надо было спешно занимать позиции, обстановка была очень тяжелая, генерал Юденич, которого сами же белые прозвали Кирпичом, подтянул к городу все, что у него имелось, вместе с заначками: и артиллерию, и кавалерию, и диковинные английские танки, пришедшие с севера, не говоря уже о пехоте – главной надежде Кирпича.

Пехоту он ценил, часто хвалил и готов был писать об усталых, пропитанных соленым потом стрелках не только статьи, но и книги, хотя, честно говоря, не писал ничего – не до этого было. О книгах Кирпич только подумывал – вот завершит операцию, возьмут Петроград и уйдет в отставку. А в отставке хорошо… Можно совершать приятные для души действия – сидеть на даче, поглядывать в окна на недалекие воды Финского залива, нехорошо вспененные непогодой и, греясь у пламени камина, либо окопавшись в огромной петроградской квартире, слушая, как за стенами дома погромыхивает холодный дождь, предаться воспоминаниям о войнах на Кавказе.

Из этих воспоминаний может получиться очень недурной том. Его приятно будет иметь у себя в ранце солдатам, вместе с которыми Юденич воевал под заснеженными горными вершинами и штурмовал тяжелые кавказские перевалы.

Вот с таким интеллектуалом и предстояло сражаться Котовскому. И хотя Юденич в Петроград не вошел, – и вообще больше никогда не увидел этого города, Котовский войну эту проиграл, о чем впоследствии и признался.

«Переброска утомленных боями частей бригады на Петроградский фронт, в абсолютном смысле голыми и босыми, колоссально отразилась на боеспособности частей бригады. Повальная эпидемия тифа, чесотка, экзема и простудные заболевания вследствие отсутствия белья, элементарного оборудования и бани вырвали из рядов от 75 до 85 процентов…»

Цифры сами по себе довольно страшные, хотя подлинную картину – в красках, с подробностями – не дают, человек только тогда ужасается беде, когда что-то видит собственными глазами. Так и Котовский. Он мучился от того, что бригада не показала себя в полной силе и красе, не блистала геройством и одновременно – боевым мастерством, как это было под Одессой и Кишиневом.

В сомнениях, в убитом состоянии Котовский, чувствовавший, что вот-вот заболеет, написал в той покаянной бумаге: «В заключение считаю своим долгом революционера заявить следующее: я считаю, что по логике вещей и в высших интересах Республики Советов я не должен командовать бригадой на этом столь важном для республики фронте. Я не военный специалист, и если я смог командовать бригадой на Украинском фронте, то командование на тех фронтах было, несомненно, не так тяжело и ответственно, и ошибки, совершенные там командованием, не были так губительны и смертельны, каковой может быть малейшая ошибка здесь, на Петроградском фронте…»

Григорий Иванович совершенно искренне считал, что он не имеет права командовать бригадой – ни опыта войны в «северных широтах» у него нет, ни таланта, хотя именно в тех условиях обычные петроградские рабочие, объединившиеся в красногвардейские отряды, намылили Юденичу шею так, что тот до конца жизни своей страдал головными болями и чихал в огромный носовой платок, больше похожий на простыню, чем на клочок материи, предназначенный для личной гигиены.