Звездное вещество

В тот год Хрущев громил искусство. Леша и Сергей переживали лихие времена. Обвиненные в формализме и прочих смертных грехах, они лишились заказов. Начатую ими мозаику в фойе одного дворца культуры в Подмосковье срубили отбойными молотками. Борис Андреевич фактически подкармливал их, как птиц в студеную зиму. Здесь же у него на раскопе они и жили в сине-желтой польской палатке.Он привез откуда-то из-под Судака обнаруженные строителями каменные погребальные "ящики" кеми-обинской культуры. С помощью автокрана мы установили их близ печки, в которой Сергей обжи­гал керамику. Грустно было смотреть на маленький каменный гробик кеми-обинского ребенка. На него никто никогда не садился... Женя с Панкой иногда клали букетик полевых цветов... По вечерам мы приносили с турбазы трехлитровый чайник сухого вина. Пили, сидя на кеми-обинских "ящиках". Горечь разлада у меня смягчалась, хотелось читать горячие и мудрые стихи, которых я не знал, и потому, потягивая вино, большей частью молчал, слушая других. В печке бушевал огонь, там обжигалось очередное Серегино творение. Посиделки эти назывались "запечная компания". Хорошо было просто молчать, глядя на пламя. Но Леша брал гитару. Песен они с Сергеем знали множество. "Воскреси ты луну золотую над жнивьем некрещеной Руси, половчанку, жену молодую, постарайся, мой друг, воскреси! Эх, кочевники-археологи, из веков глядит темнота. Архи-гении, архиолухи, что ж копаете да не там?" Часами яростно спорили об истории и об искусстве, единственно побеждающем время и смерть.И так получалось всегда, что в тех спорах Женя и Леша объединялись против меня и Таси. А еще Женя и Леша могли часами говорить о Москве. Леша, оказывается, родился и вырос на Пречистенке в пяти шагах от Староконюшенного переулка. Я вдруг обнаружил, что он в присутствии Жени чуточку теряется. Уж очень заметно было, каким робким становится взгляд сорокалетнего бородатого мужика, бросаемый на Женю при встрече или разговоре. Женя с ним всегда была ровна и серьезна, даже сурова, как, впрочем, и со мною. Теперь вместо Панки "запечная компания" объединяла и разъединяла нас с Женей, почти не давая возможности остаться с глазу на глаз.Как раз в те дни разбился на Карадаге Женин одноклассник Вася Тужиков, оставив на белом свете жену и дочку. Мы с Женей возвращались с поминок при свете тревожно красной ущербной луны. Впервые за это время Женя прикоснулась ко мне, взяв под руку. Я и смел и не смел видеть в этом добрый знак. У калитки она отстранилась и пошла впереди. Я взял ее плечи, и она застыла со сведенными лопатками. Потом повернулась ко мне.

– Послушай, что у меня сейчас сложилось: "Коктебель, как та боль, что с тобою всегда. Сердолик солнцелик и прозрачна вода. Карадаг – Черногорье? Нет, черное горе, и над морем слезою нависла звезда".

– Женя, а что у нас происходит? – спросил я после паузы.

– Происходит то, что происходит. Ты же знаешь, я не умею притворяться и не собираюсь. Происходит что-то ужасное. Видно, не судьба нам с тобою. Ничего у нас не получится, Величко, ни семьи, ни близнецов.

– Но почему? Ты меня не любишь?

Она двинула плечами – жест неуверенности или это она стряхнула мои руки? В ту ночь я не смог уснуть. Что делать, что? Уехать завтра же, не мучить больше ни себя, ни ее?.. Едва меня сморил сон. Женя тронула за плечо: на зарядку. Я поднялся и поплелся за ней на Тепсень, и понял, что безмерно люблю ее и совершенно не знаю, что мне с этим поделать. Как вообще жить дальше? Как прожить ближайшие полчаса?В тот день Борис Андреевич отменил земляные работы, и "запечная компания" отправилась в Сердоликовую бухту "на этюды". На месте Леша принялся за акварельный пейзаж, неожиданно начав его в несвойственной реалистической манере. Под его торопливой кисточкой начали проявляться скалы и море, и утренняя свежесть теней в бухте, и даже, казалось, запах начинающих нагреваться водорослей. И все же акварелька была скучновата. Вдруг Леша спросил:

– Женя, можно я здесь нарисую вас?– Что ты у нее спрашиваешь? Ты у мужа спроси, невежда! – возмутилась Тася.

– Старый муж, грозный муж, ты не возражаешь? – засмеялась Женя, нейтрализуя шуткой едкость Тасиного выпада.