Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

Глубокой ночью Серго с верными товарищами добирается до Барсуков. Как может, утешает Зину и Арусяк: еще вернемся, еще покажем! А у самого — мало сказать: кошки на сердце скребут. Поражение. Нет, разгром. Отдал Владикавказ — ворота обширнейшего, богатейшего края, ключ к нефти, которая так необходима изнемогающей от холода и голода республике! Сколько людей погубили — и напрасно. Не «погубили», а «погубил» — ты. Нельзя было отдавать: умри, но не отдай. А ты… Отдал и не умер, имеешь наглость жить. Любого человека несчастье может заставить насторожиться, считать, будто никто ему не сочувствует. Оттого-то, верно, слабые сетуют на окружающих, сильные — на себя.

Так-то, чрезвычайный комиссар! Вести настоящую войну — это тебе не с анархистами драться. Представились читанные в Шлиссельбурге книги по военному искусству. В них больше всего поражало то, что перед сражениями штабы заранее планируют потери — рассчитывают число жизней, которые надо отдать за победу. Это казалось неприемлемо жестоким, недопустимо тяжелым для полководца, который обязан предвидеть и это. Но как же иначе? В каждом деле, тем более в военной искусстве, свои законы, свои наука и опыт. И если не хочешь быть дилетантом… Как ты воевал?! Надел бурку, ногу в стремя: «Шашки вон! Ура!» На одном «ура!» далеко не ускачешь. Кустарщина есть кустарщина, во что ее ни ряди. С тоской смотрел на холщовые мешки, набитые деньгами для покупки патронов.

Бежать! А куда? В горы — в лед и снег? И метель такая, что, конечно, даже волки не рыщут — по пещерам отсиживаются. Рукой подать до родной Гореши. Близок локоть, да не укусишь. Сакартвело в руках меньшевиков, их кордоны не пропустят большевика, еще, пожалуй, выдадут Деникину.

И все же. Когда приходится выбирать из двух зол, никто не выбирает большее. Ночью двинулись в сторону Тифлиса. Серго, Зина, Арусяк с грудным ребенком на руках — в первом автомобиле. Самые падежные товарищи — во втором. Ни зги. Дорога петляет лесом, которому, верно, конца нет, поднимается на холм, спускается в лощину и опять лес, черный, черный…

— Наконец-то селение. Что это? Остановимся? Спросим? Молока добудем? Но как знать: кто там притаился за глухими ставнями — друг или враг? Дальше, дальше! Снег — в лобовое стекло. Валит, сыплет хлопьями на папаху, на бурку, полами которой Серго укрывает Зину и Арусяк с ребенком. Снег, снег… Заметает следы… Хлебный снег — добрый. «Добрый»? Само слово сейчас кажется неуместным, даже навсегда утраченным. Кавказское небо, где ты? Не видать.

Что там с Лениным сейчас? Как Москва в кольце фронтов? Держится ли? Положение республики — хуже некуда. И ты его еще ухудшил… А если бы Ленин на твоем месте оказался?.. Вспоминается рассказ Надежды Константиновны о том, что самой большой трагедией, едва не стоившей Ильичу жизни, был Второй съезд — раскол партии, разрыв с людьми, которых так любил, — Плехановым, Мартовым… Для Ильича, сердечно привязчивого к товарищам, то было страшнее всего в жизни. Десятки раз выступал он по ходу съезда, заболел, нервной сыпью покрылся, чуть с ума не сошел. Даже в Разливе не страдал так. Что бы он сейчас делал, Ленин, на твоем месте? Какое решение, какой выход? Будто не знаешь! «Драться! Действовать! Смелость, смелость и еще раз смелость!»

Тихий рассвет в горах. Метель угомонилась, улеглась, Издали виден минарет мечети. Это аул Сурхохи, защищенный со всех сторон лесами. По просторной ровной площади для сходов спешит горянка с кувшином на плече, стыдливо прикрывает лицо платком, но улыбается… В кунацкую комнату, украшенную коврами и серебрянным оружием, набиваются мудрейшие старики со всей округи.

— Салям алейкюм, Эрджикинез — кунак Ленина! За тою голову Деникин обещает миллион, но мы не выдаем гостей. Скажи, когда прогонишь Деникина. Когда красные вернутся?

— Многоуважаемый отец-джан! Ты ведь, помнится, был против красных?

— Тогда у меня другой голова был. Тогда у меня в голова Октябрьский переворот не был. Ты, Эрджикинез, в моем голова Октябрьский переворот делал. Советский власть — наш власть. Советский власть земля давал.

— Надо помогать, многоуважаемый отец-джан.

— Мы готовы. Говори, как помогать.

— Драться.

Письмом к народу Серго призывает: «1. Держать постоянную твердую связь между всеми горцами. 2. На уход большевиков смотреть как на временное явление и твердо верить в их победное возвращение. 3. Горцы должны сохранить твердую преданность Соввласти и остаться крепкими борцами за революцию».