Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

Изо дня в день Серго искал и находил то, что искал. Боялся взять очередную подборку иностранной прессы — и брал, спешил прочесть с каким-то зудевшим нетерпением, сладостным отчаянием. Яростно сжимал кулаки, натыкаясь на такие аттестации собственных действий, как «вызов чувству пропорции», «спекуляция», «чистейшее безумие», «еще одна химера, сотканная из дыма печной грубы». Стоп однако же! Ты сердишься, Юпитер?.. Не Юпитер ты, а мямля (самое обидное в его устах ругательство). Если отбросить зоологическую ненависть врагов… В этом мутном потоке есть и капли горькой правды. Отфильтруй. Выпей, как ни противно. А гневаться… У каждого есть право быть дураком, но и этим правом надо пользоваться с разумной умеренностью… Одна умная голова дороже тысячи рук… И в то же время — кто совершает открытия? Невежды. Образованные люди точно знают, что так не может быть, а приходит невежда, который не знает, что невозможно, и открывает. Хм! Кажется, это Эйнштейна парадокс?..

Действуй! Хорошо, что ты наводишь порядок и дисциплину… Хорошо! Изгнал бездельников, непрофессионалов, кичливых сановников и чинуш — очень хорошо! Когда один из них попросил подобрать ему другое место, где бы не требовалось доскональное знание дела, ответил: «Извини, дорогой, у нас все места только для образованных. Правда, есть одно и для необразованного, но это место я за собой оставил…» Хорошо, что сразу по приходу в ВСНХ дал повод для таких анекдотов: «Чего вам не хватает? — Времени для работы». «Чем вы заняты? — Симулирую здоровье». «С кого брать пример? — С тети Кати, уборщицы: муж пьет, шестеро детей, она — безукоризненный работник».

Верно, каждый шаг практического движения дороже дюжины программ. Нам действовать надо широко, масштабно на решающих направлениях. А пока этого у тебя, Серго, нет. Не сумел. Не смог. Не успел…

Они там, на Западе, уверены, что мы не сумеем, не сможем, не успеем. Исходят из обычных человеческих возможностей. Что ж… Действовать! Что для начала? Для начала созываем Всесоюзную конференцию хозяйственников с участием ученых…

Перед заключительным заседанием Серго зашел в кабинет Сталина, чтобы обговорить детали выступления.

— Гамарджоба, Сосо!

— Гамарджос, дорогой!

Серго бодрится перед человеком за большим столом, слегка бравирует откровенностью, задиристо склоняет голову: ни в коем случае не заискивать. Не терять лицо. Кого называешь князем, тот принимает тебя за холопа.

Давно и крепко связаны они друг с другом. В начале века, еще не повидав Кобу, Серго, кажется, уже знал его по листовкам, которые тот писал, по газете, которую выпускал с Ладо Кецховели. Познакомились в девятьсот тестом. В следующем году вновь свело дело. Еще через год — общая камера бакинской тюрьмы. После Пражской конференции работали вместе в подполье как члены ЦК. Вместе приехали из Москвы в Питер перед тем, последним арестом и Шлиссельбургом. Снова вместе в семнадцатом — и в июльские дни, и во время последнего подполья Ильича, и на Шестом съезде, и в Октябре. Вместе и на Южном фронте — против Деникина. После гражданской восстанавливали Советы и партийные комитеты в Закавказье. После смерти Ильича дрались против оппозиционеров и отступников — прежде всего за индустриализацию, и теперь со спокойной совестью можно надеяться, что Четырнадцатый съезд сыграл свою роль. Но первый день дружны домами, особенно Зина с Надий — Надеждой Сергеевной Аллилуевой.

Стараясь сосредоточиться на главном, Серго оглядывал виданный-перевиданный кабинет. Высокая стена слева, против окон, сплошь до белоснежного потолка завешена картами Союза, Европы, мира. Массивный письменный прибор, старый — времен Ильича — телефон, как всегда, до лоска протерты. Сверкающе чисты и в строгом порядке поставлены на тарелки стаканы — вверх донышками, бутылки ситро и боржома, сифон. Фарфоровая полоскательница, пепельница, коробка папирос со витками, колокольчик — все на месте. Чуть в стороне, чтоб не мешали писать, модель поликарповского самолета, стопка газет, книги. Стараясь собраться, Серго хотел, но не мог избавиться от желания заступиться за товарища, несправедливо, по его разумению, обиженного Сталиным. Прекрасно знал, к чему приводят подобные заступничества, но не смог промолчать: — Зря так жестоко поступаешь…

Оба молчали, думая, должно быть, об одном и том же: в письме Ленина к съезду, названном потом завещанием, где Ильич называл Сталина выдающимся вождем ЦК, но предупреждал, что, сделавшись генеральным секретарем, он «сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью… Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.»