Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

Крута, ох, крута лестница в Горках! Серго лишь теперь почувствовал, как закоченел на четырех верстах от станции, как болит поясница… Отчего товарищи поднимаются так шумно? Тише! Нельзя здесь шуметь сейчас.

Надежда Константиновна сидит на диване в полутемной проходной — у раскрытых дверей его комнаты. Почему-то именно теперь приходит в голову, что только за годы эмиграции написала она тысячи нелегальных писем — и тебе, Серго, не одно в том числе. Жена. Единомышленник. Товарищ… Непривычно жестко, резко лицо, что называется закаменело. Запали глаза. Скулы будто свело. Но… просто, деликатно отвечает сжимающему ей руки Серго:

— В последние дни жизни смотрел киноленту б производстве тракторов на заводах Форда. То и дело просил замедлить показ — так жадно вглядывался!

«О производстве тракторов… Так жадно вглядывался…»

Тут же представилось: вот усаживается Ильич в той комнате внизу, которую только что миновали… Небольшой экран на стене освещается. На нем электрические машины поднимают ковши с огнедышащей сталью, переносят громоздкие отливки к молотам, ковочным прессам, станкам, подают готовые части к конвейеру. Рослые, не изведавшие голода и войны рабочие собирают тракторы. На глазах сотворяется чудо рождения чудо-машины. Рамы обрастают моторами, колесами, оживают. Дыхнув клубами дыма, готовые тракторы выкатывают из цеха.

«Пожалуйста, Иван Николаевич, говорит киномеханику, — помедленнее… Нельзя ли замедлить показ?» — Вглядывается Ильич. Вглядывается. Завидует. Надеется. Верит: мы сделаем лучше…

Когда часть заканчивается, Ленин просит: «Иван Николаевич, не в службу, а в дружбу, еще разок — на бис, так сказать».

И вновь перед ним рождаются тракторы, тракторы… И видит — видит наши тракторы с нашими плугами на наших полях. Из России нэповской будет Россия социалистическая. Невозможное могут только люди…

До последнего вздоха держал в голове весь мир, о благе Отечества пекся. Страдал от его убожества и невежества. Терзался его бедами и бедностью. Обдумывал, как помочь:

— Разрыв (пропасть) между необъятностью задач и нищетой материальной и нищетой культурной. Засыпать эту пропасть… Чего не хватает? Культурности, уменья управлять… Три великие вещи сделаны и завоеваны неотъемлемо. Четвертая и главная: фундамент социалистической экономики? Нет еще. Переделывать многажды, доделаем… Не злоупотреблять декретами… переорганизациями… Скромная работа культурная, культурно-хозяйственная. Проверка исполнения!!!

Скорбно, но свободно дышит Серго в его комнате: ни кликушества вокруг, ни показного отчаяния. Лишь трагическая простота непоправимости. Оттого, верно, здесь гак величественна сразу ощутимая тишина. Оттого стиснуты губы всех приходящих сюда.

Как живой! Совсем не изменился. Только лицо непривычно спокойно. Разве это не бессмыслица говорить «умер» о бессмертном, о том, кто при жизни стал легендой, опровергнув истину «пока человек не умрет, его дела не видно»?

Вывал Серго на пышных похоронах еще мальчишкой. Часто за катафалками несли на подушечках ордена, а тут… Нет у Ленина орденов. У тебя-то вот ость орден Красного Знамени… А что, если?.. Дотронулся до своего ордена, невольно погладил. Но ведь Горбунов прикрепил собственный орден на груди Ильича. Стоп! Это повыше всех орденов будет… Конечно! — Ильич больше любого причастен к тому, что родился Союз республик…

Снял, прикрепил Ленину свой значок члена ЦИК СССР.

Уже рассвело. Красный гроб, чуть покачиваясь, проплывает над лестницей. Слышно, как стонет ветер за окнами. Вынесли — без оркестров, без пения. Опустили на утоптанный снег. Кажутся особенно неуместными, язычески нелепыми воинские почести, профессиональное усердие фотографов и кинооператоров. Закрыть бы стеклянную крышку, а то снежинки падают на его лоб, на глаза — падают и не тают.

Плачут красноармейцы, крестьяне. Надежда Константиновна и Мария Ильинична. Здесь Сталин и Троцкий, Калинин и Каменев, Дзержинский и Зиновьев, Бонч-Бруевич, Луначарский, Рыков, Томский, Фрунзе, Шляпников, Кржижановский, Бухарин, Молотов, Литвинов, Цурюпа, Ракоши, Орджоникидзе. Многих непримиримо, грозно разведет судьба. По-разному исполнят они завещанное Лениным, иные предадут его дело, иные, фарисействуя, прикроют его именем наготу собственного отступничества, иные восстанут друг на друга, брат на брата, но сейчас… Горькие слезы чисты…

Теснясь, нестройно двинулись по аллее, которая вдруг стала узка. Напирают, сдавливают толпы народу. Неудобно нести, тяжело — до чего ж тяжело! Но вот и простор дороги через поле. Снег — докуда хватит глаз. Опережая скорбную колонну, скользят розвальни: крестьянин сбрасывает еловый лапник — мягчит путь Ильичу.

За красным гробом черная лента вьется по белому полю от леса до станции. Кругом на холмах мужики, бабы, ребятишки, переставшие озоровать. Старики подпирают бороды длинными посохами:

— Окромя хорошего, ничего от его не видали.