Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

К сожалению, да. Древние полагали, будто мир держится на трех китах. Три кита истинной жизни — хлеб, металл, энергия. Только они могут одолеть нищету, голод, страх. По не хватает хлеба для энергии и металла. Не хватает металла для энергии и хлеба. Не хватает энергии дли металла и хлеба. Как разорвать заколдованный круг — вырваться из убожества крестьянских хозяйств, где соха и лукошко — не лубочные символы, нет, основные орудия производства? На том же уровне техника добычи угля и нефти, металлургия, машиностроение… А вот про это уж лучше не вспоминать! Но он вспоминает, едва просыпаясь среди ночи: в стране, раскинувшейся на полсвета, нет станкостроения, автомобильной, тракторной, химической промышленности, авиационной!.» Как сердце щемит! Ну и пусть щемит. Сдохнуть лучше, чем знать все это. Ох! Никогда не перестает болеть поясница — Шлиссельбург не дает себя забыть, сырые казематы, невские туманы, ладожские метели. Обидно. И жаль себя… Нечего прислушиваться к болячкам. Нечего роптать. Разве можно теперь что-то исправить? Слава богу, руки, ноги на месте.

Работа, работа: по утрам, с утра до вечера, по вечерам до ночи. А ведь Серго болен. И товарищи тревожатся за него. Анастас Иванович Микоян пишет ему:

— Тебе надо раз и навсегда отремонтировать свое здоровье — много сил от тебя потребуется и в дальнейшем. Нас пугают, что твое здоровье не позволит быть на съезде. Прямо я не представляю, как обойдемся без тебя.

Но Серго, превозмогая недуги, участвует в съезде партии: выступает с обширным докладом о работе Центральной Контрольной Комиссии и Народного комиссариата рабоче-крестьянской инспекции, опровергает доводы тех, кто не верит или не хочет верить в возможность построить в стране социализм, а то и мешает строительству. Претит ему всякая пошлость, и тем более политическая. Несовместимы Серго и склока, столь свойственная скандальным выпадам оппозиционеров. Они убеждены: ни уломать, ни запугать Серго не удастся. Имя его произносят с ненавистью. Что ж, Ильич повторял: мы слышим звуки одобренья не в сладком ропоте хвалы… Кого бранят сто человек, тот стоит ста человек.

Пятнадцатый съезд партии в декабре двадцать седьмого решает приступить к разработке пятилетнего плана. Коли до этого дел у Сорго было «по горло», то теперь «выше головы». И не только надо, но и хочется — так хочется! — работать. Что, если в Германии к власти придут фашисты?.. Но ведь еще на старинных немецких монетах чеканили с одной стороны «мир кормит», с другой — «раздор разоряет», еще старая немецкая пословица гласит: кто торгует, тот не стреляет. И Бисмарк, которого немцы почтительно величают железным канцлером, завещал им никогда не воевать с Россией. Говорил как медленно русский мужик запрягает знаменитую тройку. Но не обольщайтесь! Когда он садится на козлы, то преображается, и никто его догнать не может. Бисмарк предупреждал: «Но гневите русских, добивайтесь Того, чтобы иметь Россию дружественной или по крайней мере нейтральной». Вес так, разум должен возобладать, А если нет? Нельзя оказаться неготовым к войне, Страшнее других та опасность, которую не предусмотрели, с которой не боролись. Никто за нас не построит индустрию, никто по подарит нам современный флот, авиацию, танки. Лучше пролить пот, чем слезы.

Надо, надо… Откуда силы берутся? Железное здоровье? На письмо Ярославскому, близкому другу еще по якутской ссылке, Серго пишет:

— Дорогой, милый Емельян! Все перепуталось: у меня все время болела правая почка, а врачи утверждают, что правая здоровая, а левая больная. Вот дай им вырезать левую, а правая будет продолжать болеть. Ну, к чертям всех их, лучше оставить все как есть. Будем надеяться на свой организм.

Однако организм подкачал: беда, как на Кавказе говорят, между бровью и глазом — левая почка поражена туберкулезом ее надо удалять, иначе захватит и правую, и тогда…

В сопровождении заведующего отделением Серго идет по больничному коридору. Все тот же защитного цвета китель, в котором ходил на работу, на празднества, те же мягкие сапоги до колен, так же набит портфель, будто и не на операцию снарядился. Желтовато, слишком желтовато лицо, не раскрасил и февральский морозец. Полноват, вернее, одутловат. Шевелюра обрита. Усы будто сникли, даже кончики не загибаются. Только орлиный нос по-прежнему величественно горделив, да крупные глаза не меркнут — ни боли в них, ни переутомления. Настороженно ступает. Не так страшно на войне было. Расписывают ужасы контрразведки. Пустяки по сравнению с буднями любой больницы. Так надеялся не попасть сюда! И вместе с тем-до чего ж хитро сплетен человек! — словно жжет интерес к Федорову Великолепному, словно не терпится свидеться с ним на операционном столе…