Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

А вдруг вон там, у берега, в дымке за камышами, поджидают юнкера?.. Жизнь слишком коротка, чтобы отравлять ее страхом… Конечно, отец Чумбуридзе наставлял когда-то: в ком страх, в том и бог. Но тот же батюшка, благословись доброй бутылочкой кахетинского, утверждал: черт стращает, а бог милует. На все беды страху не напасешься. Бессильно опустив веки, наслаждаясь покоем, Серго понимал, что покой призрачный, и тем более жаждал покоя. Отодвинься мгновенье, когда опять нагрянут переживания и тревоги последних дней, глухое неизбывное беспокойство за Ильича, за Зину. Ох, как нехорошо вышло, что не успел ее предупредить!.. Срочное поручение. Ждет мужа, ищет по городу. Ай нехорошо вышло!

Лодка проскрипела сквозь камыши, мягко наползла на прибрежный ил. И Серго увидел перед собой нависшие кусты, стену мелколесья — не то осинник, не то ольшаник. Выходя на берег, промочил штиблет, давно просивший каши, попенял себя за неловкость — не дай бог потом ноги сотрешь, они сейчас, ох, как нужны! — и за то, что не удосужился починить. Но теперь не до переживаний. Наверное, Ленин где-то неподалеку, на одной из дач. Продравшись сквозь кусты, они очутились у края скошенного луга. Впереди в отсветах лунного неба виднелся стожок. Сережа остановился, подал знак остановиться, присвистнул, негромко позвал:

— Николай Лексаныч!

Из-за стога вышел мужчина с граблями — по виду рабочий.

— Папаня, — тихо сказал Сережа и кивнул на привезенного.

Тут к ним подошел незнакомец. На десятом плане сознания промелькнуло: где-то видел этот чисто выбритый, сильный подбородок. Но не до воспоминаний. Тем более, что незнакомец раскланялся, расшаркался как-то игриво. Совсем некстати! На его приветствие Серго ответил весьма сдержанно. Незнакомец тут же хлопнул его по плечу, засмеялся, очень довольный, и заговорил голосом Ленина:

— Что, товарищ Серго, не узнаете?

После рукопожатий и расспросов: как добрались? Как живы? А домашние? Молодая жена? А Надя? подошли к стогу.

Серго заметил, как изможден Ленин. Недешево Приходится платить за годы изгнания, непрестанной тяжелой работы — здоровьем, самой жизнью расплачивается Ульянов за то, что он — Ленин.

Ильич пригласил всех на царский, по его мнении ужин: хлеб и селедка!

— А больше ничего нет? — Послышался из-за стога тонкий голос Григория — послышался жалобно и вместе с тем, как показалось Серго, упрекающе, капризно. Вслед за тем показался и сам Григорий — Зиновьев. Опустился на корточки перед салфеткой, расстеленной Николаем Александровичем на скошенной траве.

— И за то скажем спасибо, — Ленин обратился к Николаю Александровичу Емельянову, словно прося извинить за бестактность товарища. — Считайте, что господин Рябушинский, как обещал, уже душит революцию костлявой рукой голода.

Серго обругал себя: «Пожаловал с пустыми руками! Не грузин ты — мямля!» Ильич почувствовал его угрызения:

— Не беспокойтесь, товарищ Серго, мы тут прекрасно устроены. Надежда Кондратьевна, Николай Александрович, их дети в обиду Рябушинскому нас не дают.

Бритое лицо Ленина стало «совсем не тем» — как-то посуровело и осунулось, что ли, хотя памятный по Франции открытый подбородок, крутые скулы и сократовский лоб выглядели знакомо. И улыбка оставалась прежней: лапки морщинок у глаз. Хитрющие, такие добрые, такие пронзительно острые глаза как бы возмущались против лжи и беды, страдали, радовались, иронизировали, пробуждали в Сорго ощущение правды, пусть даже Ильич произносил самые обычные слова, как сейчас:

— Лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою… Кажется, я расшумелся сверх меры?

— Тс-с! — грустно усмехнулся Зиновьев. — К несчастью, мы снова в подполье. — Он произнес это обидное слово, и жалуясь, и будто бы упиваясь им.

Было в Зиновьеве нечто от человека, случайно оказавшегося с Лениным, напуганного, обиженного на себя и на тех, кто втравил его в безнадежно опасное дело, на комаров, докучавших ему, кажется, больше, чем остальным, и на весь белый свет. Сравнивая Зиновьева и Ленина, Серго думал: «Большое дерево сильный ветер любит, а малое от него гнется». Но тут не вся правда. И Ленин отнюдь не ликовал под напором урагана, который старался их сокрушить, только не показывал это, все шутил:

— От Керенского-то мы спрятались, а вот от комаров…

Серго задумался о том, что, наверняка, и на Ленина накатывают волны досадливой горечи, тоски, гнетущего одиночества на людях. И наверняка тем сильнее они его бьют, чем больше непрерывного напряжения, выступлений перед тысячами и тысячами людей, необходимости собранности, выдержки, дававшихся ему, как всяком, далеко не просто. После ужина он пригласил широким жестом:

— Пожалуйте в апартаменты, — и первым заполз в стог.

В шалаше уютно, сонно пахло свежим сеном и теплом. Но Серго не покидала мысль: Ильич в клетке. В тесно замкнутом пространстве жутковато.

Ленин чутко уловил настрой товарища: