Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

Увидав, скорее, почувствовав Серго, Ильич не сразу поднялся. Дописал несколько фраз и только потом:

— Всю ночь завидовал вам, так сладко спали… С добрым утром! Выспались? Отлично! А я тут кое-что нацарапал — ряд статеек, письма товарищам, Наде. Вот, пожалуйста, передайте, и газеты пробежал — Николай Александрович привез.

Возле чурбака Орджоникидзе заметил стопку газет, бережно придавленную камнем.

— Вот, — Ильич подхватил газеты, — послушайте, что о нас пишут: «Партия народной свободы требует, чтобы немедленным арестом Ленина и его сообщников свобода и безопасность России были ограждены от новых посягательств». Это кадетская «Речь». А вот бурцевское «Общее дело», статья самого Бурцева: «Они не провокаторы, но они хуже, чем провокаторы: они по своей деятельности всегда являлись вольно или невольно агентами Вильгельма…»

— Владимир Ильич! Ну стоит ли время тратить?

— Напротив! Послушайте речь Милюкова: «Во всех случаях, связанных с именем Ленива, я отвечаю только тремя словами: арестовать, арестовать, арестовать!» Не правда ли, мило? Есть антраша и позабавнее. Хотя бы вот это: «Критика ленинизма». За вход всего тридцать копеек. Можно развлечься и за десятку, пожалуйста: «Кабаре Би-Ба-Бо. Лекарство от девичьей тоски. Песенка о Ленине. Кусочек пляжа. Песенка о большевике и меньшевике…»

С одной ив лодок на озере послышался похмельный голос:

Мне не надобно ханжи,

Поцелуя женина…

С другой лодки тут же подтянули:

Ты мне лучше покажи

Спрятанного Ленина.

— Какая пакость! — Серго поморщился.

Очень остро он ощутил вокруг себя неоглядную страну куркулей и лавочников, одичавших от жадности, страну «что изволите, ваше благородие?» и «пошел вон, болван!», страну дачников и в прямом и в переносном смысле — тех самых, что из лодок и газет своих и с амвонов льют помои на него, Серго Орджоникидзе, на Ленина. Чему тут удивляться? Ложь и клевета — их любимое оружие. За всю историю человечества вряд ли назовешь хоть одного из посвятивших себя благу людей, кого бы «дачники» не окатили помоями. Мещанином всегда управляет желание хоть как-то принизить достойного гражданина, низвести его до собственного уровня, свалить, втоптать в то разлагающееся и разлагающее болото, которое сами они, мещане, сотворили и нарекли обыденностью, обыденщиной. Это как зуд: малевать неприличные слова на заборах, вырезать на живой коре живых деревьев, осквернять памятники. Страстное желание изувечить все, что хоть как-то выдается из ряда своей ценностью или красотой…

Откуда это? От желания непременно очернить добро? Все, выходящее за рамки, враждебно мещанину, мешает существователю существовать так, как ему охота. Он вопит: «Не мешайте мне жить, как я привык! Не мешайте мне жить в моей стране, с моими самоварами и перинами, с моими чудотворными иконами и задом, который я люблю подставлять под розги, с моим разгульным бунтарством во имя монархии и благочинным, смиренным поклонением социалистам, коль скоро они делаются министрами, со всей, всей тысячелетней Матушкой нашей, которая еще ударит вашего Ильича отравленными пулями. Не мешай нам жить привычно».

Впрочем, портрет родины, нарисованный тобой, Серго, неполон, однобок. Ну куда, скажи, в ней, представленной тобою, определить самого Ленина? Или Емельянова, Аллилуева? Десятки, тысячи Емельяновых, Аллилуевых? Собой рискуют, семьями, детьми — передают из рук в руки эстафету спасения Ильича. Какие там тридцать сребреников?1 Какие груды злата, посуленные за его, Ильичеву, голову и достаточные на десяток сладких жизней?! Ни посулами, ни муками ада не собьешь их, не согнешь, не заставишь сделаться отступниками. Оттого-то, видно, так хорошо и таким хорошим чувствуешь себя в товариществе Емельяновых — Аллилуевых. Потому-то, верно, и жизнь прекрасна, и жить стоит. И так хочется жить!

Словно услышав эти размышления, Ленин как бы утешил Серго, а быть может, еще больше и себя самого.

— Что ж… — произнес Ленин, провожая взглядом лодку с «дачниками». — Все равно… Все равно мы не свернем. Дурные вести и дурные люди только укрепляют характер. — Кивнул в сторону лодки: — Полезная глупость. Да, да. Все они, вместе взятые, от мудрейшего Милюкова до дачного забулдыги, со всеми их могучими газетами и популярными кафешантанами, хлопочут о нас, за нас, привлекают внимание массы к нам, а массы, будьте уверены, товарищ Серго, разберутся, кто есть кто, как говорят англичане.

— И все-таки!.. — Серго с трудом удержался, чтоб не выругаться.

Возможно, потому, что рядом был близкий, свой. Ленин дал волю чувствам — заговорил, волнуясь, об Алексинском, который помог сфабриковать гнусную клевету о германском шпионстве Ленина:

— С первой же встречи у меня явилось к нему чисто физическое отвращение. Непобедимое. Никогда, никто не вызывал у меня такого чувства. Приходилось вместе работать, всячески одергивая себя, неловко было, — чувствую: не могу я терпеть этого выродка!..

— Владимир Ильич!.. На прощание ответьте, пожалуйста. Откровенно… Что вам дает силы? На что вы надеетесь?