Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

— И все же! Как здорово! Как хорошо! В исступлении завывает ветер. Но где ему?! Как противостоять горячей стальной груди, вобравшей разум тысяч людей, силы сотен лошадей? Как хорошо, вольготно катить на машине, которая сама уже воплощение тепла, движения, света, которая непримирима к оцепенению, к привычной мере вещей и расстояний, к убожеству и бессилию!

Бесстрашно летит паровоз, будто знает, что суждено ему бессмертие. Пройдут годы. Люди сочтут такие паровозы негодными, заменят новыми, а потом совсем иными машинами, пустят все паровозы в переплавку. Все, но не этот. Он один из тысяч и тысяч будет жить как память о сегодняшней поездке…

Однако! Почему дрова, а не уголь? Константин Петрович посмотрел на поленья, которые кочегар кидал в обдававшую лютым жаром пасть топки. Посмотрел так, словно два месяца назад этот самый кочегар не кидал в эту самую пасть такие же точно поленья. Ну-те-с, ну-те-с… Очевидно, что железнодорожный транспорт наш расстроен неимоверно, коль скоро дело дошло до древесного топлива вместо каменного угля. Что дальше? Будет расстраиваться все больше… Постепенно прекратится подвоз сырых материалов и угля на фабрики. Конечна прекратится и подвоз хлеба. А господа хозяева только того и ждут, надеятся, что неслыханная катастрофа будет крахом республики и демократизма. Катастрофа невиданных размеров и голод грозят неминуемо.

Так хотелось есть! Кусок хлеба, которым поделился машинист, только растравил аппетит. И пить — пить! — после хождений и треволнений с утра, после езды на площадке вагона предыдущего поезда от Выборга до Райволы. Константин Петрович устало и зачарованно смотрел на березовые поленья, тонувшие в пламени, на ровное, по всей топке, поле огня. Смотреть бы и смотреть — не спеши закрывать, кочегар!.. Ум человеческий открыл много диковинного в природе и откроет еще — больше, увеличивая тем самым власть над ней, но пока что остается так много загадочного, таинственного…

Залюбовался работой Гуго Ялавы: труд всегда подвластен воле и мужеству, а потому почти неизменно спутником их становится успех. Гуго, размеренно сдержанный, как большинство финнов, и, как большинство финнов, неукротимый в работе, отдавался ей, вел поезд надежно сохраняя жизни вверившихся ему людей — и тех, кто в вагонах, и тех, кто рядом в его машине. Типичный представитель тех, чья суть: сам тихий, а руки громкие. Руки Гуго будто продолжались громовыми колесами. Он ощущал работавшие поршни, шатуны, как ощущают собственные руки, с их усердием и болью, изнеможением и упоением. Сливался с огнедышащей машиной, был ее необходимостью, продолжением и началом. Накрепко вправленный в проем окна, полнился и гордился ее силой. Глаза шалые, со значением и вызовом: «Черт мне не брат!» Скуласт, широконос и широкорот. Лицо из тех, о каких принято говорить: топорная работа природы. Громадная голова, кажется, приплюснута кожаной кепкой. Некрасив? О нет, прекрасен — прекрасен в эти моменты озарения свершением, исполнением долга: вперед, только вперед.

Победа труда неизбежна. Кто скажет иное, солжет. Отвратить грозящую катастрофу! Во что бы то ни стало! Чего бы ни стоило! Можно ли идти вперед, боясь идти к социализму? Война неумолима, она ставит вопрос с беспощадной резкостью: либо погибнуть, либо догнать передовые страны и перегнать их также и экономически… Нужен мир, а не война. Война вообще противна стремлениям нашей партии. Да здравствует труд и разум! Да будет хлеб и мир!

Отойдите от окна, Константин Петрович! — Эйно потянул за рукав, больно сдавив запястье каменной ладонью.

Послушно отошел, сел на чурбак, огляделся. В Дании нет полезных ископаемых, но страна процветает — и датчане говорят: «Наше главное природное богатство — люди». А у нас, у нашей партии?.. Марков-второй называет нас кочегарами революции…

Со значением сощурился, негромко, но внятно на фоне колесного стука и шуршания пара обратился к Эйно:

— Как думаете, раскочегарим, а?

— Вам виднее…

— Ну, а вы-то, вы как полагаете?

— Зачем же я с вами? — Эйно усмехнулся впери за сегодня…

— Убедительно, хотя и не исчерпывающе. Революция должна произойти в течение ближайших недель, и если мы к этому не подготовимся, то потерпим поражение, не сравнимое с июльскими днями, потому что буржуазия изо всех сил старается удушить революцию, и она сделает это с такой жестокостью, какой еще не знает мировая история.

Станция Удельная. Это уже Питер. Отсюда рукой и подать до квартиры Маргариты Васильевны Фофановой. Незачем ехать до Финляндского вокзала да и безопаснее сойти здесь.

Затуманив округу паром, Гуго спрыгивает вслед за Эйно и Константином Петровичем на пути, обстукивает молоточком бандажи колес, ощупывает втулки, подлива смазку, хотя это отнюдь не следует делать на промежуточной остановке. Достает часы на серебряной цепочке щелкает крышкой. Две минуты опоздания… Три… Семафор открыт. Но Гуго — Гуго, почитающий график паче снятого писания, не спешит. Не поднимается в будку до тех пор, пока двое сошедших с машины не скрывают в мозглой сырости сумерек…