Звезды на крыльях (сборник)

Все последующее произошло почти мгновенно, не знаю даже, как об этом рассказать. Когда я выходил, по селу понеслись звуки набата. Все пришло в движение. Выйдя наружу, я прямо остолбенел: повсюду в разных направлениях бежали люди, гнали коров, лошадей, овец. За селом слышалась ружейная стрельба. Оглянувшись вокруг, я увидел, что конвойный не обращает на меня никакого внимания: с воплем и криком к нему бежала какая-то растрепанная баба, и он сделал несколько шагов ей навстречу. Блеснула давно вынашиваемая мысль: «Вот этот момент! Теперь или никогда!» Я был около угла амбара. В одно мгновение прыгнул за угол, пробежал вдоль боковой стены амбара и снова повернул за угол. Теперь я был уже за задней стеной амбара, которая выходила в парк. Первой моей мыслью было бежать в глубь парка, но оттуда доносились какие-то голоса. Здесь мой взгляд упал на большое дерево, которое росло за амбаром. Его широко раскинувшиеся ветви тянулись над самой крышей и хорошо прикрывали ее. Не прошло и нескольких секунд, как я был на дереве, оттуда перебрался на крышу и лег. Тотчас же я услышал ругань и крики во дворе, потом голоса конвойных раздались в парке, вскоре они слились с криками двигавшейся через парк большой группы бандитов, [82] и все это растворилось во все усиливающейся всеобщей панике.

Когда перестрелка в селе прекратилась и бой продвинулся дальше к Дону, я оставил свое убежище, с величайшей осторожностью пробрался обратно к амбару и увидел группу бойцов, возглавляемую матросом с пулеметной лентой через плечо и с маузером на боку. Замелькали родные красные звезды на фуражках и бескозырках… Матрос этот был комендант Ельца, которого я знал.

Мое появление было столь неожиданным, что напугало их; кто-то схватился за оружие.

- Свой! Свой! - закричал я. - Львов, неужели не узнаешь?! Я летчик Кудрин!

Но даже и после этого он не сразу признал меня. Однако его слова поразили меня не меньше, чем его самого:

- Кудрин, неужели это ты? А ведь мы тебя в Ельце похоронили!

Вот что рассказал Львов. Почти одновременно с моей машиной и в том же самом месте кулацкие банды захватили грузовую автомашину, шедшую из Задонска в Елец. На ней ехала группа летчиков и механиков с двумя пулеметами. Когда их окружили, они оказали отчаянное сопротивление, но были схвачены, убиты и зверски обезображены. Очевидно, в одном из убитых кто-то признал меня. Об этом сообщили в отряд и в Москву, в Главвоздухофлот.

Крикнув Львову, что здесь находится мой товарищ, я бросился в амбар. Зайцев был едва живой, но в сознании. Не в силах подняться с земли, он обнимал ноги окруживших его бойцов. Его взяли на руки и вынесли из амбара.

В тот же день меня и Зайцева отвезли в Елец, но отряда своего мы там уже не застали.

«30 сентября особый Московский выехал из Ельца в Тулу», - гласит один из архивных документов. Здесь же мы находим и другой текст донесения начальника авиагруппы:

«Московский отряд работал хорошо, но понес большие потери. Герасимов и Братолюбов с Мининым и Гореловым не вернулись с разведки. Тов. Кудрин расстрелян вблизи Ельца. С ним же расстреляны 5 мотористов [83] 1-го отряда и военные летчики Сатунин и Гуртынь. Московский отряд направлен в Москву…»

В Туле на одном из путей забитого составами железнодорожного узла я нашел свой эшелон.

В тот же день по прямому проводу начальник группы передал Авиадарму:

«Военный летчик Кудрин Московского отряда с фуражиром Зайцевым вернулись живыми, но здорово избитые».

День 4 октября 1919 года остался в памяти как один из счастливейших в моей жизни. Однако я не знал, что этот день был последним для Братолюбова и Герасимова. После моего возвращения у многих появилась надежда, что так же, как и я, вернутся и они. Но они не вернулись. Они погибли. Гибель их, по словам Минина и Горелова, произошла при следующих обстоятельствах.

Во время бомбежки конницы какая-то шальная пуля достала самолет Братолюбова и перебила одну из клапанных тяг мотора. Эта сорванная и болтавшаяся тяга ударила по капоту и разрезала его; винт разлетелся в мелкие щепки. Однако самолет еще держался в воздухе, и Братолюбов не потерял управления. Все, что он мог сделать в таком положении, это постараться спланировать под наивыгоднейшим углом возможно дальше от войск, которые он только что бомбил. Он так и сделал. А Герасимов, верный данному нами друг другу слову, не дрогнул, не поколебался ни на одно мгновение. Он не оставил своего товарища и командира, не отстал от него ни на шаг и вместе с ним стал снижаться. К этим двум идущим на снижение самолетам со всех сторон на полном карьере неслись казаки. Братолюбов благополучно сел. Почти одновременно с ним, не выбирая посадочной площадки, так как вопрос жизни решался считанными секундами, приземлился Герасимов. Его самолет уже останавливался рядом с самолетом Братолюбова, как в самый последний момент одно из колес наскочило на небольшую рытвину. Это был конец. Колесо подвернулось, сломалось, самолет остановился. Взлететь он уже не мог.