В это время ординарец, сопровождавший Киквидзе, петроградский рабочий, весь обмотанный пулеметными лентами, как-то преобразился, точно вспомнил какое-то радостное событие в своей жизни. Перебивая меня, он докладывает Киквидзе:
- Товарищ командир, через час достану и бензин и касторку. Я знаю, где это водится. Разрешите потребовать от вашего имени?
- Обожди, обожди! Прежде скажи, кто прячет эти запасы?
- Мы реквизируем весь бензин и касторку в аптеках, там всегда они есть. [99]
Это была дельная мысль, и она меня сильно обрадовала. Еще больше радовался этому Киквидзе. Он приказал снарядить десяток бойцов на подводах, немедленно объехать все местные аптеки и конфисковать у них запасы бензина и касторки, а впредь доставать все это по требованию, которое я должен был передать в его штаб заранее.
Через два часа мне доставили три пуда бензина и двадцать фунтов касторки. Мы немедленно зарядили самолет, и через десять минут он, слегка качнувшись на плохо обработанном поле, поднялся в небо, захватив с собой три десятифунтовые бомбы. Я знал, с каким трудом добыты бензин и касторка, хорошо понимал, как важна сейчас моя работа, и потому постарался все три бомбы спустить точно на головы гайдамаков и немцев. Ни один осколок не пролетел мимо цели. В таких случаях я всегда глубоко пикировал с работающим мотором на группу противника и, выравниваясь в сотне метров от земли, сбрасывал бомбы. Попадание было безошибочным.
Когда нас оттеснили к Миргороду, прошло несколько сильных весенних дождей. Всюду непролазная грязь. Мы с Илюшей Ивановым устроили свой штаб в одной из маленьких хаток на самой окраине города. Тут же на приколе у задней стены хаты поставили и самолет. Был поздний вечер. Над нами раскинулось чистое звездное небо. Слегка морозило. Сидя в хате, мы вели разговор о том, как приедем в Москву, приведем себя в порядок и отправимся снова воевать, но не так, как сейчас, а уже организованно, в составе целой части.
В маленькое окошко нашей хаты кто-то постучал. По голосу я узнал Николая Васильева. Прошло более двух недель, как мы с ним расстались. Все это время он вел нелегальную работу, выполняя опаснейшие поручения партии. Я видел, что он устал. За ужином начали разговор о том, что в случае сдачи Полтавы мы двинемся в Москву, чтобы там сорганизовавшись, вернуться снова на фронт, туда, где наша работа будет наиболее полезна.
Васильев, лучше меня понимавший нелепость нашего положения, соглашался со мной. Но его всегда тянуло в места, где всего более опасно. Рассказывая мне о подпольной работе, он так увлекался, так разгорались его [100] глаза, что, казалось, вот-вот он загорится и сам от бурлившего в нем огня.
Из всего окружающего становилось понятным, что силы революции еще недостаточно организованы в военном отношении. Немцы нас медленно, но уверенно выталкивают с Украины, а мы, отходя, как бы сжимаемся для того, чтобы после сделать прыжок, который бы сокрушил насмерть чужеземных захватчиков. Я был еще сравнительно молод, неплохо умел драться и как-то внутренне чувствовал, что не на чем развернуться, не на чем показать своим боевым друзьям, чего стоит в бою мое оружие и умело владеющий им человек. Мое боевое одиночество сильно давило меня, несмотря на то что я делал все, чтобы помочь маленьким группам героев, дравшимся впереди. И все же было ясно, что силы революции быстро сорганизуются и мы вновь двинемся вперед. Но где же эти силы? Николай всегда говорил мне, что это Москва. Только в Москве мы найдем летчиков, аэропланы и все необходимое для разгрома врага.
2. На Каховском плацдарме
Прошло целых два года смертельной борьбы с классовыми врагами революции. Минули трудные недели и месяцы боевой страды. И чем больше я думал о своей советской Родине, тем ярче и прекраснее мне представлялось ее будущее. Любовь к ней порождала новую энергию и непримиримость к врагу. Какое счастье жить и чувствовать смысл своей жизни в этой гигантской борьбе миллионов!
Конец июля 1920 года. Солнце печет нещадно. Небо без единого облачка. Феликс Антонович Ингаунис готовится к полету на немецком «альбатросе», который попыхивает клубами отработанных газов. Через три - четыре минуты самолет, загудев, качнулся несколько раз и пошел на взлет.
Через минуту поднялся я и полетел рядом с машиной Феликса Антоновича. Под нами развернулись широкие, необъятные поля. Людей не было видно на них, хотя стояла горячая пора уборки урожая.
Я вспомнил своих стариков. Недавно мне рассказывали, как белые казаки из банд Иванова и Махно издевались над моими родителями за то, что их старший сын [101] командир и красный летчик. Позже мне пришлось встретить отца и мать. Они выглядели глубокими стариками. Крепко обнял меня отец и долго рассказывал о пережитых муках.
А что происходило по всей Украине в эти годы! Сколько горя, страданий принесли белые банды трудящимся крестьянам!
Мы летели в Синельниково, чтобы как можно быстрее выполнить решение Реввоенсовета Юго-Западного фронта о создании большой авиационной группы.