Звезды смотрят вниз

Она готовила нарядное приданое для будущей новорожденной, – она была убеждена, что родится девочка: ей так хотелось дочурку, которую можно наряжать, а мальчишки ужасные! И по вечерам Дженни сидела у камина против Дэвида, как самая домовитая жена, вышивала, вязала, отделывала детские вещицы, руководствуясь указаниями «Журнала для домашних хозяек» и журнала «Малютка». Она мечтательно строила планы будущего своей дочки. Она будет актрисой, знаменитой актрисой, или, еще лучше, великой певицей, примадонной Большого оперного театра. Она унаследует и разовьет талант матери и будет переходить от триумфа к триумфу в Ковент-Гардене, важные особы будут слушать ее и бросать букеты к ее ногам, а Дженни из ложи будет с нежностью и сочувствием следить за успехом, который и ей когда-то достался бы на долю, если бы ей дали возможность выдвинуться. Но на пути актрисы встречаются и соблазны, опасные соблазны, и Дженни морщила лоб при этой мысли. То вдруг картина менялась, и она видела в своем воображении монахиню с бледным и одухотворенным лицом, с тайной печалью на сердце, покинувшую сцену и свет, проходящую по коридорам большого монастыря в полутемную часовню. Начинается служба, звучит орган, и голос монахини разливается вокруг во всей своей чудесной чистоте. Слезы наполняют глаза Дженни, и печальные романтические грезы приобретают уже более трагическую окраску. Нет, не будет никакой маленькой девочки, никакой примадонны или монахини, и она, Дженни, умрет, чует ее сердце! Нелепо воображать, что у нее хватит сил родить ребенка, – у нее всегда было предчувствие, что она умрет молодой. Она вспоминала, что Лили Блэйдс, одна из продавщиц у Слэттери, которая удивительно верно всем гадала, однажды предсказала ей страшную болезнь. Она уже видела себя умирающей на руках Дэвида, который с искаженным, страдальческим лицом молит не покидать его. У постели – большая корзина белых роз; и даже доктор, этот суровый человек, стоит в глубине комнаты, убитый горем.

Настоящие слезы начинали струиться по лицу Дженни, и Дэвид, случайно подняв глаза, восклицал:

– Господи помилуй, Дженни, в чем дело?

– Ничего, Дэвид, – вздыхала она с бледной ангельской улыбкой. – Право же, я счастлива. Вполне, вполне счастлива.

Потом она решила, что ей следует завести кошку, так как кошка привязывается к дому и создает веселье и уют. Она стала просить всех знакомых достать ей котенка. Всех, решительно всех заставила она искать, где только можно, и когда Гарри, мальчик из мясной лавки, принес ей маленького полосатого зверька, она пришла в восторг. Но потом, когда пришел фургонщик Мэрчисона и принес еще одного, а на следующий день миссис Скорбящая прислала третьего, Дженни была уже в меньшем восторге. Немыслимо было вернуть котят, раз она так просила людей достать их, а между тем котята вели себя не очень аккуратно. Пришлось в конце концов двух утопить. Дженни было ужасно жаль милых беспомощных крошек, но что же делать? Она потратила массу времени на придумывание клички для оставшегося в живых котенка. Она назвала его Красавчик.

Потом она вдруг начала заниматься музыкой, целыми днями упражнялась на пианино, пробовала голос – и выучила две колыбельные песенки.

Потом она захотела «стать культурнее». В этот период она всячески давала понять Дэвиду, что ее терзают тайные сожаления: она, мол, недостаточно хороша для него, ей следовало бы во всех отношениях быть лучше, талантливее, развитее.

Она хотела беседовать с Дэвидом на темы, которые его интересовали, только на серьезные темы – социально-экономические, политические. С этими намерениями она раз-другой принималась за его книги, чтобы подготовиться к будущим философским дискуссиям, но книги ее не слишком обнадежили, и в конце концов пришлось их забросить.

Что же, если она не может стать умной, так может стать хорошей! О да, хорошей. Она купила книжечку под названием «Солнечные часы в счастливой семье» и усердно читала ее. Она читала ее, как ребенок учит урок, тихонько, шевеля губами, положив книгу на колени, поверх вязанья. Прочтя описание одного особенно «солнечного» получаса, она устремила влажные глаза на Дэвида и в волнении воскликнула:

– Я глупенькая, Дэвид, но, право же, я не плохая! Здесь сказано, что все мы совершаем проступки, но можем потом снова очиститься душой. Скажи, Дэвид, правда, ведь я не скверная?

Он кротко уверил ее, что она не скверная.

Дженни с минуту смотрела на него, потом сказала во внезапном порыве:

– Ах, Дэвид, нет на свете человека лучше тебя. Правда, Дэвид, ты самый лучший человек на свете.

Никогда еще Дженни не казалась Дэвиду таким ребенком. Да, она настоящий ребенок! Казалось просто нелепым, что она скоро будет матерью. Дэвид обращался с нею ласково. Часто по ночам, когда они лежали рядом и она, чем-нибудь потревоженная или испуганная во сне, вздрагивала и жалась к нему, он ощущал ее располневшее тело и движение ребенка внутри ее. Нежность переполняла его сердце, и он принимался успокаивать жалобно хныкавшую Дженни.