Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 1

Назревали новые выяснения отношений в Версале. Что-то смутное, разбухающее не по дням, а по часам вновь чувствовалось в атмосфере участившихся «пятиминуток». Тяжба Брэйзиера, которую Петр смог свалить на руки Калленборну, была явно не ко времени. Отказать Брэйзиеру он не мог. Согласиться же помогать — это означало предложить кабинету дело именно такого типа, какие сам он еще вчера считал принижением своего достоинства. И разве не на этой почве он довел отношения до конфликта? Однако выхода не оставалось. В этот раз Петр был попросту не в состоянии взвалить всё на свои плечи, как поступал прежде, поскольку для ведения дела Брэйзиера он просто не имел необходимой практики. Просить же компаньонов об исключении из правил на том основании, что Брэйзиер, худо-бедно числившийся в клиентских списках, настаивает на этом, — это граничило с какой-то явной некорректностью или даже злоупотреблением. К тому же все прекрасно знали, что Брэйзиеру еще ни разу не пришлось рассчитываться за оказанные ему услуги.

Гарн, как назло, тоже вдруг утопал в серости. Не переставая лили дожди. Луиза приезжала редко. От длительной непогоды поселок выглядел захолустным, опустевшим. Поля скисали на глазах в сером, удручающем однообразии осенних будней. Жижа, которая застоялась на лугах под участком архитектора, о чем Сильвестр предупреждал еще три недели тому назад, переместилась правее, к ограде Петра, и угроза нависла теперь над всем нижним ярусом кустов. Пытаясь найти какое-нибудь средство для осушения, вместе с архитектором они объезжали местных ассенизаторов. Но необходимые работы влетали, даже по предварительным оценкам, в такую сумму, что оба лишь подбадривающе переглядывались…

Не всё складывалось удачно, как на первых порах, и с поручениями Вельмонт. В запущенных делах старика Гюго из приюта наметился вполне прогнозируемый поворот. Не по вине Петра они были провалены — по крайней мере, весомая часть этих дел, та, которая касалась сохранения его загородного дома. Шансов помочь ему по-настоящему оставалось немного. Дом подлежал продаже. Обжаловать судебное решение было невозможно. Несмотря на то, что Петру удалось добиться главного на первом этапе — вызволения дела из ведения провинциальных судебных инстанций, несмотря на то, что ему удалось отсудить другие долги старика — они намного превышали стоимость дома, — Петр считал, что потерпел полный крах и ставил это себе в вину. Единственное, что он мог предложить старику в данный момент, так это помочь продать дом на максимально выгодных условиях.

— Я вам говорил, надо было оставить всё как было… — поучал старик при встрече, брезгливо кося глазами в сторону. — Париж, видите ли! С чего это взбрело вам в голову? Или вам неохота было таскаться? Так бы и сказали… Мой тесть имел там возможность обратиться и лично к судье, и куда надо.

— В таких ситуациях частные обращения не имеют смысла. Существуют законы, — увещевал Петр. — Как вы не понимаете?

— Это вам так кажется, по молодости… Вы, молодой человек, поражаете меня вашей самоуверенностью! Нет, да вы представляете, что вы отмочили?! — повышал тон Гюго. — Дом прособачить! Его еще мой дед строил! Что мне теперь делать, скажите на милость?

Объяснения оборачивались упрекам, и уже не в первый раз. В третий раз Петр пытался урезонить старика и даже был вынужден растолковывать на все лады, что его дела с долгами он принимает близко к сердцу и что он сделал уже всё возможное и невозможное, чтобы помочь ему, да и продолжает в том же духе, не теряя надежду, что они смогут чего-то добиться. Но Гюго оставался непреклонен. Старик не хотел поступиться своим мнением, был убежден, что во всех его несчастьях теперь повинен адвокат, и заблуждался, по-видимому, искренне.

— Должен сказать вам со всей прямотой, что дело могло завершиться куда хуже, на менее выгодных условиях. На мой взгляд, всё обошлось с наименьшими потерями, — пытался Петр использовать последний аргумент.

— Вы так считаете?! Для кого это — с наименьшими? Для вас?.. А я, представьте… Представьте себе! — Гюго, выходя из себя, имел привычку покрикивать. — Я пожилой человек!

— Повторяю, у меня нет никакой личной заинтересованности.

— Вот потому и продули, что у вас ее нет. А была бы… Сказали бы сразу. Я бы не полагался. Или мы по-другому бы договорились.

— Этими заблуждениями вы только вредите себе.

— Знаете что, давайте прикроем эту лавочку! — прокричал Гюго и повернулся к нему спиной. — Да я буду жаловаться на вас. Вы слышите?! Я буду жаловаться на всю эту клику. Развели, понимаешь, благодетелей!

Продолжать разговор было бессмысленно. Петр не знал даже, чего больше накопилось у него в душе — жалости или неприязни. Однако в отторжении, которое всё больше разрасталось в нем день ото дня, присутствовало что-то внешнее, как ему казалось, почти физическое. Внутри себя он вполне отдавал себе отчет, что имеет дело с неуравновешенностью или даже с психической аномалией, и уже поэтому не считал себя вправе сетовать на неучтивость.