Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 1

— Шарлотта, у меня нет такого, как у вас… Этого вашего заряда. Да и не было никогда. Я никого не собирался спасать от потопа. Предлагая внести свою лепту, я и не думал подписываться… вы меня простите… под хартией ходячих добродетелей. И неслучайно оказался в болоте. А вы умудряетесь снимать с меня стружку за то, что я залез, видите ли, в трясину по самые уши, и уверены, что мне нравится в ней сидеть… Чем я занимаюсь уже третий месяц? Этот живописец — лишь один пример. Остальные ваши поручения такие же. Я считаю, что главная ошибка, а может быть, и ошибка всего вашего благотворительного содружества… — еще не высказав главного, Петр сожалел о том, что начал говорить на эту тему, — ошибка в том, что вы пытаетесь расфасовывать ваши добродетели, дозируете их. Пятью хлебами пять тысяч решили накормить?.. Кого-нибудь одного могли бы — я уверен. А вот пять тысяч… Не верю в это. Отсюда и все эти полумеры. Вся эта, простите еще раз, болтовня.

— Не ожидала… Я думала, что вы другого… других взглядов человек… — Хозяйка дома вдруг и сама обиделась.

— Я тоже не ожидал… Не ожидал, что нам придется объясняться из-за таких вещей. Но беда не в этом… Беда в том, что, предлагая вам свои услуги, я не думал, что вы будете сплавлять мне черную работу. Я уверен, что невозможно заниматься такими вещами вслепую. Пустое! Одна видимость. Пользы от этого никакой и никому. Кроме вас самих… На душе легчает? Жизнь кажется не такой пустой? А мир окружающий не таким пропащим, безнадежным?..

— Вам осталось добавить, что меня вы считаете не слишком… разборчивой и, понятное дело, готовой распыляться налево и направо, а себя самого — правдоискателем, не способным на компромиссы.

— Зря вы обижаетесь… Партнерши ваши чем занимаются, если не секрет? — спросил Петр без какой-либо видимой связи.

— Еще недавно вы отказывались этим интересоваться.

Своим молчанием Петр принуждал к ответу.

— Должна вам сказать, что, сколько лет я этим ни занимаюсь, я, как и в первый день, считаю, что в принципе нет никакой разницы в том, чтобы помочь кому-то отсудить дом или спасти кого-то от решетки… за уголовное преступление, — заговорила Вельмонт снисходительным тоном.

— Приведу вам пример из жизни: пока я езжу к вашему Гюго выяснять с ним отношения, в Версале на мне висит дело небольшого семейного предприятия, очень запущенное. От предприятия требуют выплаты неустоек по кредитам… ну как всегда… и двадцать человек могут оказаться на улице, пока я занимаюсь отсуживанием какой-то дачи, совершенно ненужной полоумному старику. Мне, конечно, приятнее иметь дело с одним человеком, а не с двадцатью. Ведь когда живое лицо перед глазами — это одно, а когда двадцать — это уже абстракция. Но я всё равно вынужден ставить на весы другое, должен выбирать, что нужнее. Неужели это так сложно понять?

— Вас послушать, от ваших решений зависят судьбы мира, — поддела Вельмонт. — Чтобы выбирать, чтобы заниматься такой работой, нужна внутренняя вера, что не всё от вас зависит. А у вас такой веры нет. В этом, по-моему, единственное всему объяснение.

— Может быть… Мне действительно трудно поверить в коллективное помешательство на добрых поступках.

— Поразительно. Говорим мы вроде об одном и том же, а договориться ни о чем не можем.

— Начатые дела я доведу до конца, — подвел Петр черту после некоторого молчания. — А там… Вы можете обращаться ко мне, если будет необходимость, если я действительно понадоблюсь. Я никогда не откажу вам ни в чем, обещаю… Вот так.

Петр встал, надел свой мокрый сморщившийся пиджак. Они молча прошли к выходу. И в тот момент, когда он собирался выйти, входная дверь распахнулась, и на пороге квартиры выросла Августина Вельмонт.

Все трое теперь топтались в коридоре перед выходом из гостиной возле покупок, принесенных Августиной в пакетах, которые она ворохом сложила у порога.

Разглядывая посветлевшую комнату, Петр только теперь заметил, что не только в гостиной, по сторонам от камина, но и по всей квартире стены увешаны картинами. Холсты изображали что-то абстрактное. Один из них, занимавший всю дальнюю стену гостиной и состоявший из двух половин, представлял собой гущу брызг, нечто растекшееся, темное. Около десяти картин небольших размеров были составлены лицевой стороной к стене справа от входа.

— Это ваши? — спросил Петр Августину.

— Что вы! Это мамино богатство.

— Вы коллекционируете? — поинтересовался он.

— Куда мне с моими средствами, — отмахнулась мать. — Одно время покупала, а теперь редко.

Петр уважительно кивнул и, невольно вспоминая вчерашнее, галерею и свое нелепое приобретение, вдруг не знал, что сказать.

— У нас в семье были настоящие собиратели, — добавила Вельмонт. — Мой отец покупал по-настоящему. Но как разобраться, что настоящее, а что нет? Отец лично знал Пикассо и других.

— Неужели?

— Пикассо в те годы мало кто покупал… А здесь… здесь всё сегодняшнее. — Вельмонт показала своим перстнем на стены. — Давно собираюсь повесить что-нибудь новое, да руки не доходят. Хотите посмотреть?.. Милая, принеси-ка сюда ту, из твоей спальни… — обратилась она к дочери.