Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 1

Он от души улыбался. Стараясь держаться с той же непринужденностью, что и она, Петр вдруг не мог пересилить в себе наплыва благодушия. Всё вдруг вызвало беспричинный восторг — царивший в комнате бедлам, будничные дворовые шумы, доносившиеся из окна, насмешливый тон Луизы и даже то, что она обращалась к нему на «ты», — он всё еще не привык к этому до конца. Но тем острее вдруг стало чувство, что цель его визита, которую он вынашивал в себе дорогой, которую он оттачивал в мыслях как что-то притупившееся, была совершенно недостижима.

Луиза принесла бутылку «Нюи-сен-Жоржа» и хрустальный бокал с высокой ножкой. Поставив бутылку и бокал на высвобожденную из-под посуды шляпную коробку, она принесла и поднос с вымытыми фруктами, с неожиданной ловкостью откупорила бутылку, опустилась коленями на подушку, с унылым видом оторвала от грозди виноградину и произнесла:

— Пэ, у тебя такой вид, что мне становится страшно.

— Луиза, мы с тобой взрослые люди… Иначе не скажешь. — Петр грустно кивнул сам себе. — Я к тебе ужасно привязан. Больше, чем привязан.

— Ну вот… Опять всё ужасно да ужасно! — оборвала она и, уронив взгляд в пол, принялась машинально поглощать черный виноград.

— Давай рассудим спокойно. То, что произошло между нами, это… Это действительно ужасно. Другого слова не подберешь. Я ведь не мерзавец. Но всё поправимо.

— А что произошло, Пэ?

— Пожалуйста, Луиза. — Петр даже побледнел.

— А может быть, ты предпочитаешь, чтобы я продолжала называть тебя дядей?

— Пожалуйста, не произноси больше этого слова. Это глупо. Да и обидно.

— Кем же я должна тебя называть? Старшим наставником? Вот что, Пэ… Ты хочешь, чтобы мы поставили точку? Чтобы я к тебе вообще не приезжала?

— Нет, Луизенок… что ты! — опешил он. — Я не это хотел сказать.

— Тогда не понимаю… Не понимаю, что ты от меня хочешь. Или ты считаешь, что с моей стороны всё это ошибка… молодости? Что ты меня, может быть, совратил? Тогда заблуждаешься! Глубоко заблуждаешься…

С каким-то смутным, необоримо мучительным трепетом Петр дожидался, что она договорит начатое, понимая, что всё сказанное им до этой минуты не имело даже отдаленно отношения к тому, что он приготовил, к тому, что он должен был сказать, и что сказать приготовленное теперь попросту немыслимо.

Луиза больше не произносила ни слова. Уткнувшись окаменевшим взглядом в пол, так что локоны закрыли ее лицо, она крошила ногтями пробку от бутылки.

— Не знаю, Луиза, что нам делать… Но после того как утром я застал вас втроем в спальне… В одной постели с этим франкофилом…

— В какой еще постели? Когда?

Петр развел руками. Опасаясь ляпнуть что-нибудь не то, он добавил:

— Если взвесить хорошенько, то какая разница между мною и этими юношами? Та же модель отношений. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Нет, не понимаю, Пэ! Кроме того, что ты караулишь под дверями.

— Нет, Луиза, умоляю тебя… Ты же знаешь, что я всегда принимал всё просто. В то утро… это вышло совершенно случайно.

— Ничего себе — случайно! Пэ, если на то пошло, всё это — моя личная жизнь. Тебя это вообще не касается.

— Хорошо. Не касается, — согласился он. — Но ведь об этом я и говорю, Луиза! Тебе девятнадцать лет. Мне скоро сорок. Посмотри на меня! Перед тобой сидит здоровый как бык, волосатый мужчина в костюме. Ловелас! Ведь ты меня совершенно не знаешь, поверь мне. Таких, как ты, я на своем веку…

— Ах, оставь, пожалуйста… Можешь врать сколько влезет. Ты, милый Пэ — святоша! К тому же завравшийся. Да неужели ты не понимаешь, что с самого начала я к тебе ездила, чтобы… Но была Марта, глупый!

— Луиза, прошу тебя… Ты это говоришь, чтобы мне сделать больно.

— И нюхалась с этими детьми… в твоей постели, чтобы до тебя дошло, — продолжала она. — Чтобы ты понял, что мне не пять лет! Что я… я для этого и делала всё это, чтобы попробовать, чтобы понять… почему ты ко мне безразличен, — лепетала она всё более сумбурно.

Помолчав, дав буре утихнуть, Петр принялся бубнить о том, с чего начал: о разнице в возрасте, о том, что у нее всё впереди, а у него уже давно позади, о том, что когда-то он нянчил ее на руках, изнывая от страха что-нибудь раздавить в ней своими лапищами. Он уверял, что пользуется доверием ее родителей и что даже не может себе представить, как будет теперь смотреть им в глаза. Он излагал всё это таким тоном, словно пытался в чем-то убедить не ее, а самого себя, но при этом как бы заранее не веря, что это возможно.

Плечи Луизы дрогнули. Она схватила с пола подушку, уткнула в нее лицо и вдруг по-настоящему, но беззвучно заревела.

Петр вскочил, затем опять сел. Обняв ее за плечи, пытаясь успокоить, он бормотал, что всё неверно ею истолковано, что он хотел сказать совсем другое. Он чувствовал себя вынужденным остаться на Аллезии до утра…

Во второй половине октября кабинету привалило работы: поступил новый большой заказ. И даже на начальном этапе дело требовало совместных усилий со стороны всех сотрудников.