Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— Конечно… Но теперь нужно исправлять. Если всё это можно исправить. — Петр тряс побледневшим лицом и продолжал в чем-то клясться: — Я всё сделаю, что в моих силах. Обещаю тебе… Главное — не драматизировать.

Луиза немного успокоилась и теперь всматривалась в него новым, задумчивым взглядом.

— Какая теперь разница, что у тебя было с мамой? Что мне с этого? — отрешенно произнесла она. — Я не хочу ничего исправлять. Я же ни в чем не виновата.

— Но ты должна понять, что я не могу… что так не может продолжаться… У тебя всё еще впереди. У тебя есть будущее. А я… сама видишь.

— Какое еще будущее?! Наплевать мне на будущее! Что я с ним буду делать, с этим будущим? Выход есть!

— Какой?

— Очень простой… Ну разве ты не понимаешь? — Разглядывая его в упор, Луиза что-то поспешно обдумывала. — Мама заткнется. Папа даже не узнает. Все заткнутся как миленькие. И вообще, это не их ума дело… Всё так просто, Пэ!.. Или ты стал ко мне равнодушен? Мы можем спать вместе… Мы можем жить, как раньше… Это — главное! Всё остальное…

Откинувшись на спинку кресла, Петр уставил перед собой непонимающий взгляд. Затем он встал, потоптался на одном месте и вышел в свой кабинет. Тут же вернувшись с бутылкой коньяку и с рюмкой, он наполнил рюмку наполовину, заставил племянницу отпить глоток, и в тот миг, когда она, пригубив коньяк, закашлялась, он вдруг вспомнил, что всё это уже однажды с ними было.

— Всё просто, — повторила она. — Я тебе докажу…

Отбросив за плечи подросшие локоны, она вытянула ноги вперед, расстегнула на джинсах молнию и, подскочив на стуле, сорвала их с себя до колен.

— Луиза, прошу тебя…

Не договорив, Петр с выражением какой-то настоящей муки на лице прошел в ванную. Оттуда донесся звук чего-то упавшего и разбившегося. Вернувшись в комнату, он взял телефонный аппарат и стал вызывать такси. Машину пообещали прислать уже через десять минут.

Луиза не трогалась с места. Положив руки на голые бедра, она продолжала сидеть в прострации.

Петр собрал с пола ее вещи, помог ей надеть джинсы, сам застегнул на них молнию.

Луиза повиновалась, казалась вдруг успокоившейся или просто невменяемой. Он заставил ее встать и, придерживая под руки, глотая ртом знакомый запах духов, повел ее к выходу.

— Сейчас ты уедешь домой, Луизенок… Я к тебе скоро приеду… Я позвоню тебе, — объяснял он на ходу не своим голосом. — Главное — не усложнять ничего. Ты слышишь меня?..

Уже за воротами, стоя перед распахнутой дверцей такси, Луиза высвободилась из его рук и с твердостью произнесла:

— Нет, Пэ, так не пойдет… Я не уеду!

Он взял ее за плечи, мягко втолкнул на заднее сиденье и протянул таксисту купюру.

Луиза приказала таксисту стоять на месте, ждать, сделала попытку вырваться наружу, но Петр преградил ей дорогу.

Не зная, как реагировать — встать на защиту клиентки или сделать вид, что не происходит ничего необычного, таксист глухим басом пробормотал, что готов ждать столько времени, сколько понадобится.

Петр захлопнул дверцу и придерживал ее снаружи до тех пор, пока машина не тронулась.

Работа над делом Мольтаверна, которое Петр начал готовить к слушаниям сразу же по возвращении из Альп, в общих чертах была завершена довольно скоро. Однако даты судебного заседания по-прежнему оставались неназначенными. Судья Лоччи уверяла, что слушания могут состояться уже весной, поскольку особой загруженности в работе суда на период весенней сессии, по ее сведениям, не предвиделось.

Сам факт, что ждать суда долго не придется, Петр считал первым позитивным знаком. В ближайшее время он собирался съездить за показаниями к бывшему сослуживцу Мольтаверна, некому Дюмону, жившему под Лиллем. Больших надежд на эту поездку он не возлагал, но считал необходимым использовать все возможности и предвидеть все возможные ходы для отступления, поскольку казалось очевидным, что упор в таком деле не может делаться только на голые факты. Не менее важным было то, в какой форме они будут преподнесены.

С октября Петр ездил к Мольтаверну каждую неделю. Ему по-прежнему с трудом удавалось пересиливать в себе вспышки внезапной неприязни, которая охватывала его ни с того ни с сего каждый раз, как только они оказывались с Мольтаверном с глазу на глаз. Иногда Петру казалось, что это чувство, очень противоречивое, вызвано чем-то физическим. Но тем труднее было владеть собою. И тем сильнее его одолевали в такие минуты новые сомнения.

Когда после очередной встречи с Мольтаверном он выходил из бокса, его опять и опять сжигал непонятный стыд — за только что испытанную неприязнь, за то, что даже в такие минуты, когда соображения личного порядка должны, казалось бы, отступить на задний план, он не может преодолеть в себе какой-то внутренней шаткости. Она казалась ему въевшейся в самое нутро, неискоренимой.