Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Леон не понимал главного: каким образом Гронье удается устраивать себе «путешествия» из тюрьмы в тюрьму. Что значит «добиваться», да еще и каждый год? Гронье уверял, что о своих переводах он «хлопочет» с одной-единственной целью — чтобы не засиживаться на одном месте и не взвыть от скуки. Всё в этом человеке казалось непонятным. Глядя на него со стороны (как заправский азиат, он сидел на корточках и мирно беседовал о всякой ерунде и тут же о чем-то важном…), глядя на его опрятную куртку из черной кожи и тщательно отстиранные джинсы, которые сидели на нем как униформа (другой одежды он не носил), наблюдая за его манерами, на каждом шагу выдающими в нем мягкость, добродушие, а в иные минуты непонятную по тюремным меркам щедрость (Гронье держал на свои средства телевизор, хотя смотрели его всей камерой, и даже нередко уступал право выбора передач сокамерникам), — невозможно было поверить, что этот человек попал за решетку за грабежи, что он принадлежит к настоящей преступной среде и что на протяжении лет он участвовал в вооруженных ограблениях банков, протекавших, если ему верить, не всегда без человеческих жертв. Как поверить, что этим промыслом он живет с юных лет?

Еще больше Гронье озадачивал Леона болтовней на тему смены начальника тюрьмы. Эта тема давно не сходила с уст тюремной братии. Гронье оставался к ней равнодушен — из верности своим «философским» принципам. Предыдущего начальника, имевшего скользкую репутацию карьериста и циника, выпроводили на пенсию. На его место выдвинули заместителя, человека помоложе, поэнергичнее и в целом подобросовестнее, — эту репутацию он снискал себе еще на прежнем посту. Новый начальник пообещал пересмотреть целый ряд тюремных правил и что ни день вводил то одно новшество, то другое. Но вопреки ожиданиям, в тюремных порядках наметилось не смягчение, а ужесточение. Всё то, что вызывало ропот заключенных, так и оставалось неизменным. Порядок посещения бани, в которую надзиратели могли вызвать в любое время дня, даже во время еды, никто менять по-прежнему не собирался. Цены на прокат телевизоров и электроплиток, выдаваемых администрацией, оставались грабительскими. Разнузданному хамству тюремного персонала всё так же не было пределов. По-прежнему не было видно конца и края бессмысленным ограничениям, которые одни люди придумывали для унижения других, словно пытаясь тем самым доказать и себе и другим, что от своей ненавистной работы они еще не отупели окончательно и всё еще способны относиться к ней «творчески», способны что-то придумывать, изобретать — новые графики работы, новые порядки и дисциплинарные взыскания, новые издевательства… — а по сему достойны своей зарплаты, ждущей их вскорости пенсии и вообще звания «функционера».

В нашумевшей истории с нововведениями срабатывал какой-то простой, старый и незыблемый закон, столь же незыблемый, как и архимедов: сколько ни лей, сколько ни отливай — в сообщающихся сосудах уровень воды должен выравниваться. По какой-то простой, но всё же непонятной логике это правило, отнюдь не ограниченное стенами тюремных казематов, — суть его заключается в том, что не человек меняет систему, а система меняет человека, — распространялось в тюрьме на всех поголовно, начиная от рядового заключенного, от опустившегося члена общества, от которого последнее отгородилось бетонными стенами и законами, от которого оно открещивалось день и ночь инструкциями и полным отсутствием таковых, и заканчивая высшими чинами администрации…

Леон слушал Гронье через пень-колоду, шарил глазами по залитым солнцем серым фасадам зданий, время от времени упирал взгляд в профиль разговорившегося собеседника, глядел ему в рот и отчего-то приходил в замешательство. Лицо Леона вдруг приобретало неприятное, заискивающее выражение.

Чувствуя, что сокамерник не в духе, Гронье на молчание не обижался. Сменив тему, он принялся пичкать Леона советами многоопытного арестанта о том, что не стоит, мол, травить себе душу впустую, что в пересылке, в которой они находятся, со всеми происходит «одна и та же катавасия» — все сходят с ума от безделья и от ожидания. Гронье был уверен, что поданное Леоном прошение об отправке в одну из юго-западных тюрем, поближе к Даксу, где жила его сестра, в котором на днях ему отказали, будет рано или поздно удовлетворено, тем более что в ходатайстве ему помогал адвокат. Сам он был наглядным примером того, что даже в тюрьме, не имея никаких прав, отвоевать можно при желании что угодно: ему удавалось добиваться переводов без адвоката.

— Ловить ворон, дружище — гиблое дело, — многозначительно добавил Гронье после паузы. — Чувство времени основано на событиях, которые с нами происходят. Они — как точки отсчета…

Гронье выдал очередную цитату, на которые вообще был непревзойденный мастер. Взвешивая сказанное, но, видимо, и сам не ожидая, что сможет выразить свою мысль с такой ясностью, он осклабился и добавил: