Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Вмешательство подразделений быстрого реагирования Леконт считал крайней мерой и отодвигал ее на самый последний момент. Стараясь выиграть время и всё еще питая надежду, что к ужину, когда в животах начнет урчать, энергии у бунтующих поубавится и беспорядки утихнут сами собой, он пытался вести переговоры. Именно в таком духе Леконт отчитывался перед начальством, которое с полудня не давало ему отойти от телефона ни на шаг. В своих донесениях Леконт не говорил всего, в допустимых рамках лавировал, но и не видел другого выхода, поскольку понимал, что своими понуканиями начальство не сможет ему помочь. Заключенные преступили «границу терпимости». Беспорядки могли теперь обернуться чем угодно. Ситуация могла выйти из-под контроля в любую минуту.

Леконт понимал, что суицид не мог явиться достаточной причиной для таких волнений. Тот факт, что кто-то из заключенных наложил на себя руки, вряд ли мог вызвать подобную реакцию, даже если инцидент оказался приурочен к Пасхе, и истолковывать выходку следовало как выражение крайнего отчаяния и протеста. По этому поводу ему конечно же предстояли объяснения с начальством. Против чего был направлен протест погибшего заключенного? — вот в чем заключался вопрос, ответ на который помог бы сделать адекватный выбор репрессивных мер. Против тюрьмы? Против тюремного руководства? Против собственной судьбы?.. Ответить на это не мог, в конце концов, никто, кроме самого несчастного, кроме самих заключенных.

Стараясь сохранить в себе трезвое, ясное отношение к вещам, Леконт приводил себе и другие доводы. Дело было конечно же не в нем лично, не в его назначении на должность начальника тюрьмы и не в нововведениях, которые он проводил с первого дня. Ведь при этом соблюдались все необходимые меры предосторожности для того, чтобы перемены врастали в жизнь пересылочного центра постепенно. Он прекрасно отдавал себе отчет, что ему доверили хрупкий, живой организм и что весь тот сложнейший обмен веществ, благодаря которому этот организм и превращался в живое тело, невозможно приостановить ни на одну секунду.

Ставить под вопрос разумность проводимых преобразований Леконт не мог и сегодня. То, что они необходимы, казалось очевидным, даже принимая во внимание тот факт, что часть из намеченных «реформ» уперлась в неожиданные преграды со стороны самого персонала, а на реализацию другой части требовалось немало времени, да и дополнительные бюджеты, которых никто не обещал. Превращать тюрьму в санаторий Леконт не собирался. Но при этом он придерживался мнения, что сама пенитенциарная система, во многих отношениях устаревшая, могла быть усовершенствована простыми организационными методами, без парламентских дебатов. Эта позиция, вовремя высказанная перед министерскими чиновниками, и поспособствовала его новому назначению…

После объяснений с министерством Леконт счел необходимым связаться с адвокатом скончавшегося заключенного. Из очередного донесения, которое было сделано ему в подробностях, вытекало, что адвокат покойного проявлял к последнему не совсем обычный интерес: опекал, регулярно перечислял на его счет денежные средства, поддерживал его ходатайство о переводе под Биарриц на том основании, что в районе Дакса проживала сестра заключенного, а после получения отказа на это прошение даже подал жалобу по инстанциям и в министерство. Теперь эта жалоба была прекрасным поводом для раздувания шумихи. Могли полететь головы, причем без особых выяснений, кто прав, кто виноват. На кого-то же нужно было свалить всю вину.

Поставить в известность родственников погибшего секретариату тюрьмы так и не удалось. Не удавалось дозвониться и адвокату. Леконт дал распоряжение о том, чтобы тому звонили по всем имеющимся номерам непрерывно до тех пор, пока кто-нибудь не ответит, а сам отравился обедать…

К часу дня вернувшись домой с покупками, Петр нашел на автоответчике несколько сообщений.

Звонок от соседей. Его звали на ужин. Обычный воскресный звонок от Марго Калленборн. Калленборны тоже не теряли надежды заманить его к себе; сам Калленборн завел привычку подсылать к нему в нерабочее время жену, стараясь наладить личные, дружеские отношения вне кабинетных обязанностей, и делал это из самых чистых побуждений. Затем автоответчик воспроизвел незнакомый мужской голос. Звонивший назвался «господином Леконтом», начальником пересылочного центра, в котором Мольтаверн дожидался распределения в другую тюрьму, и просил срочно связаться с ним по телефону.

Петр прослушал сообщение во второй раз, списал оставленный номер телефона. В следующий миг осознав, что, отваживаясь позвонить ему лично, тот не мог не иметь каких-то серьезных причин, Петр почувствовал в ногах неприятную слабость.

«Удрал!.. Неужели удрал? — почему-то сразу пришло ему в голову. — Вряд ли… Не позвонили бы. Зачем в таком случае предупреждать его адвоката?»

Ему ответил бойкий женский голос. Петр представился. Едва он произнес свою фамилию, как ответившая что-то выкрикнула в сторону и попросила подождать «одну секундочку».