Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— Эта мысль принадлежит Артуру Кёстлеру, который написал «Испанское завещание». Был такой деятель… Нужно искать эти события и за решеткой. Просадил в карты — событие! Охаял тебя кто-нибудь — событие! Нового субчика в камеру подсадили — событие! А то ведь однажды обернешься назад — и уже пять столбиков долой из жизни, посмотреть не на что.

— Завещание не завещание, а до лета я здесь торчать не собираюсь, — пробормотал Леон и опять замолчал.

— Ну, до лета тебя еще сто раз отправят куда-нибудь, — успокоил Гронье. — Назад запросишься.

— Говорят, летом здесь жарища. Дворик — как колодец. Носа не высунуть.

— Лето! Ты по лету истосковался?.. А я вот лето не выношу. Зима лучше — дни короче…

Обед еще не закончился, когда в камеру вошел невысокий, корявый надзиратель по кличке Краб, славившийся не только своей кособокой походкой, беспримерным хамством, но и сговорчивостью в оказании мелких услуг.

Проговорив что-то невнятное, надзиратель сунул Гронье в руки какое-то объявление и вышел. Гронье пробежал по листку глазами и с удивлением на лице протянул его Леону.

Объявление извещало о благотворительном концерте с исполнением классической музыки, который должен состояться через полчаса. На такие подарки администрация расщедривалась не каждый день. Объявления делались обычно заранее, и тем более радостной для всех была неожиданная праздничная инициатива тюремного начальства.

Гронье стал суетливо собираться. Быстро умывшись, он долго, с наслаждением обтирал полотенцем лицо и волосатые руки. Последовав его примеру, Леон умылся, сменил рубашку. Гронье предложил ему воспользоваться своим одеколоном…

Актовый зал оказался битком набитым. Стоял напряженный гул голосов, шум шаркающих ног, передвигаемых скамеек. Но наибольший беспорядок чувствовался, как всегда, в левой половине зала, в так называемом «партере». Эту сторону отводили южному сектору тюрьмы, где содержалось мелкое хулиганье, те, кто отсиживал небольшие сроки. Кто в пестрой рубашке, кто в нательной майке, кто в уличной куртке, кто в кепке, хотя бы таким способом стараясь продемонстрировать свое пренебрежение к правилам и нормам, а то и просто из подражания другим… — вся эта общая масса, по преимуществу смуглолицая, состояла в основном из выходцев из стран Магриба, молодых и перевозбужденных.

В правой стороне зала, которая по традиции отводилась заключенным из северного сектора, долгосрочникам, царило спокойствие. Молодых лиц здесь почти не попадалось. Позади у стены теснились надзиратели. Рядом с ними отдельной группой стояло несколько мужчин в штатском, которые о чем-то переговаривались с начальником 2-го отделения. Несмотря на субботу, тот был на рабочем месте. Начальник этого отделения принарядился в костюм и вместо галстука даже нацепил бабочку, которой стал с недавних пор щеголять, словно из подражания новому директору, недавно назначенному. По этому поводу злые языки даже разносили слухи, что и он претендует теперь на директорское кресло и что порядки теперь вряд ли скоро смягчатся, на что делались большие ставки перед недавней сменой директоров.

Оказавшись в окружении соседей по камерам 2-го отделения, Леон занял место рядом с Гронье. Места достались хорошие — от сцены их отделяло не более десяти рядов. Сидевшая впереди братия возбужденно и вопросительно переглядывалась. Все с нетерпением изучали ярко освещенную сцену, на которой были расставлены струнные инструменты, контрабас и арфа. Незнакомец в костюме копошился возле микрофонов, никак не мог их укрепить в нужном положении. В его адрес доносились издевательские шутки. Тяжелый запах дешевого одеколона, потных тел, провонявшей от сигарет одежды наполнял помещение каким-то возбуждающим дурманом, хорошо знакомым каждому из присутствующих.

На сцене произошло движение. И из-за кулис вереницей вышли хористы. Одни женщины. Все немолодые, все как одна — в долгополых темных юбках, все как одна — с пресными, какими-то домашними и совсем не артистическими лицами.

Такого хора зал не ожидал. На несколько секунд повисла тишина. А в следующий миг зал взорвался бешеными аплодисментами — это была традиционная тюремная шутка. После того как к инструментам вышли оркестранты, на сцене показалась высокая и, к полной неожиданности зала, миловидная молодая женщина с распущенными каштановыми локонами. Устремленные на нее сотни глаз теперь следили за каждым ее жестом. Прошел миг, другой. И зал опять загудел, застонал. Но в этом шуме уже не чувствовалось предыдущего тарарама.

Начальник 2-го отделения чинно поднялся на сцену и, приблизившись к подобию рампы, притянул микрофон к себе. Выдержав паузу, дав залу успокоиться, он стал произносить вступительную речь, объяснял, что концерт благотворительный, что данный «эксперимент» — он так и выразился, — инициатором которого является «тюремное руководство», будет возобновлен уже в ближайшее время, если всё пройдет благополучно. Мягкой, какой-то театральной походкой начальник 2-го отделения удалился за кулисы.