Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Он сел за руль и подъехал к дому. Ни на дворе, ни в доме не чувствовалось ни малейших признаков жизни. Но возле подобия житницы, которая косо темнела слева, в темноте вырисовывался открытый джип армейского типа. Чтобы получше рассмотреть машину, Петр включил дальний свет. И в ту же секунду забухал собачий лай.

Лаяла овчарка. Ошибки быть не могло: он приехал на ферму, только дома никого не было. Петр развернул машину так, чтобы фары освещали ту часть дома, где мог быть вход, и, продолжая вслушиваться в темноту, вдыхал головокружительную прохладу, но больше не решался открыть дверцу, опасаясь, что собака могла оказаться непривязанной.

Через несколько минут, чтобы окончательно удостовериться в своем невезении, он осмелился выбраться наружу и с силой захлопнул дверцу. Собака не унималась, но лай доносился с того же расстояния. Он приблизился к порогу, взошел на крыльцо с навесом и позвонил в дверь. Собака залаяла уже в двух шагах, скорее всего из-за угла дома, стал даже слышен звон цепи.

Никто не отзывался. Петр направился было обратно к машине, но за дверью раздались скрип и ворчание.

Глухой мужской бас что-то бубнил через дверь с бессвязным, недовольным гонорком. Петр не мог разобрать ни слова. Но понимая, что ему, должно быть, задавали вопрос, кто он и какая нелегкая принесла его среди ночи, он стал кричать:

— Я — Вертягин! Я звонил из Лиона… Насчет дома в Пасси. Вер-тя-гин! — повторял он по слогам. — Вы слышите меня?..

Что-то лязгнуло, и дверь распахнулась. В свете фар Петр увидел изрезанное морщинами лицо. Хозяин был почему-то в шляпе, дышал в лицо перегаром, держал себя пятернями за живот и бормотал на каком-то диком наречии:

— Я уж спать завалился… Сейчас дам ключи… Приеду завтра. В восемь тридцать… Вы-то дома будете?

Пошарив за дверным косяком, хозяин включил свет. Теперь его можно было разглядеть получше. Это был невысокий, коренастый мужчина лет за сорок, неопрятный, в одной грязной майке, на животе разорванной. От света, падающего на лицо горца сверху, оно казалось каким-то полуживым. Но больше всего поражали его глаза — светлые, пронзительно-бесцветные.

Пробормотав что-то невнятное, горец протянул связку ключей. Взяв их, Петр пообещал с утра быть дома, пожелал спокойной ночи и решительно зашагал к машине…

В шале кто-то жил, по крайней мере в одной из его квартир. Крохотный черный «фиат» был запаркован на площадке у общего входа в дом, но свет в окнах уже потушили.

Стараясь не наделать шума, Петр выгрузил свой небольшой багаж — портфель, сумку со сменной одеждой, которую прихватил в дорогу на всякий случай, вдруг испортится погода. Обогнув дом по тропе, спускавшейся к въезду в гараж в нулевом этаже, которая была настолько крутой, что жильцы никогда ею не пользовались, он поднялся по деревянной лестнице на свою террасу, откуда имелся дополнительный вход в квартиру.

Квартира оказалась хорошо убрана и даже натоплена. За два года интерьер не изменился. Кровати в обеих спальнях были застелены свежим бельем из настоящей, на вид столетней холстины. От белья исходил запах деревянных шкафов. Хозяева позаботились и о мелких покупках: сыр, масло, копченая колбаса местного изготовления и коробка яиц были оставлены в холодильнике. На столе стояла бутылка савойского вина, лежала пачка кофе и завернутая в бумагу булка белого хлеба. Тут же был и список сделанных покупок с ценами и общей сметой. Традиция оставлять прибывающим квартирантам что-нибудь на ужин, если планировался их поздний приезд, существовала и раньше, но чем-то особенно восхищала именно теперь, в столь поздний час: в этом проглядывало умение жить, какое-то простое, деревенское благородство.

Выйдя на террасу, Петр закурил сигарету и в некотором оцепенении разглядывал беззвучный ночной двор. Сигарету пришлось сразу же потушить. Воздух казался настолько чистым и свежим, что дым вызывал отвращение. А в следующий миг — так всегда с ним и происходило в горах, — подняв глаза кверху, он буквально остолбенел.

Черное, бесконечно высокое небо во всю ширь усыпали звезды. Несметное количество яркого, в стекло измельченного крошева, едва заметно парило над головой. Прямо на уровне террасы, там, где за долиной, за десятки километров должны были находиться склоны Монблана, в ночной пелене действительно угадывалось еле-еле заметное просветление. Но сколько ни вглядывался, он не мог понять, что это в действительности. Облака? Спускающийся с гор туман? Или всё же горные склоны?