Звёздные часы

Коноплянка, помогая себе хвостом, крутила обруч. Пара ласточек по очереди играла в салочки с комарами…

А уж по-прежнему силился отыскать камень, шероховатый уют которого обнадёжил бы, предоставляя повод обернуться округ него изнанкой и прижаться щекой.

Всё, как всегда: один терпелив, и ждёт своего часа, другой, в поисках того ж,– неутомим. Леность первых находит себе оправдание, в них же – источник порицания нервности вторых…

Ужели уж наивен? Столь слепцов!?

Так простодушие – уловка для коварства.

А добродушие – ловушка для глупцов.

И повод утончённого мытарства24.

Майя

Заметив среди камней змею, я подошёл и, не долго думая, наступил на неё, но тут услышал крик Майи:

– Не убивай, не надо!

– Змею? Она кусается, между прочим.

– Это ящерица!

– Ты видела, какие у неё зубы?

– Ну и пусть, она нас не обидит. Мы не имеем права, нельзя нам.

– Может теперь вовсе во двор не выходить?

– А ты топай погромче!

– Так, говорят, змеи глухие.

– Лишь бы люди не были глухи…

Я не мог так сразу сдаться, и решил увести разговор в сторону, отвлечь её:

– Да… тяжело тебе…

– Ты о чём?

– Недаром говорят: «Кто в мае родился…»

– Рождённым в мае, суждено испытывать на себе бремя досужего мнения о маете, коей дОлжно сопровождать их по всю жизнь. Но не для того они! Своё предназначение – служить маяками, одни чувствуют тонко, и рвутся, третьи тяготятся им и маячат у себя на виду без цели. А вторые… Тех как бы нет. Наблюдают лишь, как одним тяжело в старании, другим в обратном. Это тоже – труд. Неблагодарных.

– Что ж у тебя всё так сложно-то, а? Ты можешь сказать что-то просто, без выкрутасов?

– Не могу. Я так чувствую. Музыка слов, музыка языка – всё это вибрации души. Коли заменить наши слова на иноземные, сердцебиение бытия изменится. И не в лучшую сторону. Произнося слово неверно, оно дрожит иначе, и окружающий мир отвечает не так, как мы ожидаем того.

– Звучит нелепо, ты не находишь? А как же простота и доступность?

– Опрощение русского языка, чья велеречивость и богатство сродни широте и красоте русской природы и души, преступно. Не станет его в том виде, который существовал до нас, – изменится всё вокруг.

– Что ты несёшь?! Что произойдёт-то? Обмелеют реки, море выйдет из берегов? Что, скажи мне?!

Майя посмотрела на меня так, как никогда раньше, – загадочно и страшно. Обыкновенно голубые её глаза, затянутые тучей расширившихся зрачков, почернели вдруг, после чего она тихо и зловеще ответила:

– Тогда увидишь… – и приказала, – ящерку отпусти.

Честно говоря, мне не хотелось быть свидетелем осуществления высказанного предзнаменования, и потому не медля ослабил хватку.

Перламутровая змейка, ломкая веретеница25, зажатая под ногой по всё время спора, сообразив, что спасена, неловко вывернулась, моргнула пару раз и медленно поползла на меня. Лизнув ступню, опробовала, какова та на вкус, и неуклюже взобралась на неё. Осмотревшись немного, прямиком направилась к просыпанной кем-то горке муравейника.

– Удачи тебе…– произнёс я про себя, вослед серому перламутровому ручью, утекающему от нас.

Но Майя услыхала, всё же, и спросила:

– А в чём она, пора удачи? – Глаза её, как и прежде, были нежны и наполнены до краёв каплями неба.

– Так – во всём! – развёл руки в стороны я.

– А если с утра дождь?

– Даже если за окном дождь, то значит, – этот день теперь есть в нашей жизни, и не смыть его уже, ни за что, ничем!

И хрустит карамелью под шагами песок…

Ласточка снимает пенку с воды. С лёту. Сладко! Играя «с листа» новый день снова и снова, сбивается с ритма, но не взирая на то, усердствует дальше. И незаметны никому, кроме неё, навзничь упавшие звуки, и нетронутые, те, что остались на нотном стане навечно, немыми птицами. Со стороны всё, как надо. Только тот, кто сам делает жизнь свою, видит, сколь слабы попытки. И каково оно, терзание дерзновенно26.

Зяблики лоснятся от сытости. Пока супруги заняты домашними делами и в силах казать из дому только нос, почуяв вольницу, куролесят, меряются силами в грязи, а потом дружно, крыло в крыло летят купаться. Хорошо, коли не позабудут принести чего подруге жизни. Сама же выходит из гнезда ненадолго, только под вечер, почти испуганно оглядываясь в сторону детской, наскоро, с озабоченным видом пьёт, невнимательно разминает затёкшую шею, но, не в силах дольше противиться материнскому инстинкту, спешит забраться внутрь вязаного чулочка колыбели и замирает там в ожидании. А вскоре оба, в хлопотах суеты, уж будут лишь контур, окоёмок27, наброску подстать,– бледным оттиском на палевом закатном небе.

Стряхивая капли дождя с ветвей ясеня, петляет птица. Неплотная вязка листвы нежна на просвет и зияет дырой солнца, – должно зацепилось где.

Не дожидаясь осени, маслята тают на свежей горбушке пригорка.

С ночи спешит домой ёж, и сова кричит ему вдогонку то, что не успела досказать.

Туманом стынет горизонт. Стонет, уязвлённый небрежением филин.

Утро, сидя на коленях соловья, баюкает кроткую ночь, что так юна, и не постигла ещё силы своей.

И хрустит карамелью под шагами песок…

Верёвочка