Звёздные часы

И Станислав Васильевич рассказал о том, как однажды, так же вот сидя за столом с Надеждой Карповной, обращаясь к Шарику, в шутку, а не всерьёз, он сказал о том, что, мол, – кормят они собаку, поят, а толку от него никакого. Принёс бы что в дом, был бы толк, а так… Ну,– сказал да сказал, пошутили-посмеялись и забыли. А Шарик, тот не забыл, и однажды вечером зашёл во двор и положил на ступеньку, к ногам Станислава Васильевича …сушку. Обычную румяную сушку. Ну – сушка и сушка, мало ли, кто где обронил, а собака увидела и принесла. Впрочем, есть не стала, и Надежда Карповна укорила мужа за непорядок, на что Станислав Васильевич резонно ответил, мол, в доме сушек не водится, а Шарик вконец заелся, коли их не ест.

– Раньше бутылки на тухлые косточки менял! – притворно возмущался он, почёсывая за ухом Шарика.

Надежда Карповна прибрала сушку и, раскрошив её, припрятала до зимы. Всё лето, весну и осень она собирала хлебные крошки в холщовый мешочек, чтобы добавлять зимой в кормушку для синиц под окном. И все бы благополучно забыли про этот случай с сушкой, если бы на следующий день Шарик не принёс точно такую же, и вновь не положил её на ступеньку к ногам Станислава Васильевича.

Сушка появилась и назавтра, и на следующий день, и повторялось бы то, вероятно, покуда вовсе не прошла б мода выпекать эти сушки, но встретила Надежда Карповна в магазине соседку с другого конца деревни. И, промежду прочих важных разговоров ни о чём, совсем не к месту, та принялась нахваливать Шарика:

– Такой он у вас обходительный! Каждый день навещает меня после обеда, когда выхожу посидеть с чаем под яблоней. Мне ж одной грустно, а он подле меня сядет, я ему про одно расскажу, про другое, а он слушает, слушает… Всё понимает, как человек! И, представьте, каждый раз угощаю его сушкой, он берёт, но до того деликатен, что ни разу её при мне не скушал. Уходит куда-то и там ест.

Тут-то Надежда Карповна и поняла, откуда и зачем эти сушки на ступеньках. Шарик старался «принести что-то в дом», как просил того Станислав Васильевич.

Наташа отчего-то загрустила, но, отыскав глазами своего Макса, рассмеялась:

– Нет, вы только посмотрите!

Оказалось, что доберман лежит, устроив голову на самом пороге, а Шарик трогает его лапой за плечо, – непорядок, мол, хозяева не велели заходить.

Давно это было. Зарос бурьяном тот маленький огородик, скрылась за зарослями крапивы крепкая собачья будка, потрескались и перестали плодоносить вишни, простыли на мосту из радуги следы собаки с гладким, как у крысы, хвостом. Нет уж в живых и Станислава Васильевича. Но по сию пору, когда нахожу в вазочке рядом с конфетами сушку, выбираю именно её, грею в ладони, сжимаю, не позволяя раскрошиться, и снова всплывают в памяти,– выскобленный добела дубовый стол, аромат кулебяки и влюблённый взгляд Станислава Васильевича на свою Наденьку, Надежду Карповну.

Два лягушонка и я

Раннее утро. А каким оно может быть ещё?! Позже – уже не оно, а раньше, так и вовсе ночь.

Соловей застрял на одном коленце. Разучивает. У кого гамма чувств-с, у кого цветов, у него своя. За две недели перепеть хвалу всем двенадцати месяцам, каждого прославить, – это надо суметь.

Синица плебействует, сушит подмышки, озираясь, не заметил ли кто. Ну, хоть так. Иволга со свирепым видом срывает почки, как молочные зубы, заведомо не оставляя корней.

А дождь… По-хозяйски расставляет посуду на скатерти пруда: чайные блюдца, тарелки для десерта, под жаркое… и девается всё это вмиг, скрадывает кто, вряд ли на дно. Вздохнув кротко ветром, вновь принимается за дело дождь. Следят за тем трое, – два лягушонка и я. Над ухом лопаются один за одним мелкие шарики брызг, а мы глядим и глядим, но застолье всё не начинается никак. Вкусно пахнет надкушенной травой и непросохшими льняными простынями, что приготовили для гостей.

Неподалёку, взмахами пончо крыл, дрозд проветривает манишку кружев.

Голодный лягушонок, спутавшись, добыл на лету отцветший бутон вишни. И, не сознаваясь в промашке даже себе, храбро сглотнул, смотрит влажно, – нет ли чего повкуснее сухой, похожей на стрекозу, веточки.

Шмель, позабывши дома зонт, мечется от цветка к цветку в поисках накидки.

Из-под прозрачной золотистой вуали вчерашнего кленового листа, лукавой девой – подведённый крапивы взгляд, широкий язычок подорожника, напомаженный локон осоки, – всяк глядится волшебным.

И властвуют вишни над тем, потрясая малахитовым скипетром ягод.

Деликатное соседство гигантского муравья и ненароком разгаданный облик погибшего птенца средь камней, – в шаге всего или двух, – неважно то вовсе.

Сосна, выпростав пальчики побегов из мохнатых рукавов, греет их на весу. Чего-то опасается или ожидает, зная наперёд о том, ибо – нет-нет, да сомкнёт персты, махнёт кратно.

Ладен29 ли жизни уклад? В ладу30 ли с собой? Сладишь? А, если и нет…

Жизнь, какой она может быть ещё?! Раньше – ещё не она, а после, так и вовсе, – нет её, совсем.

Он