Звонарь

«Как люди жалки!» – думал он. «Как все ненадежно! Как тонки нити судьбы! Как трудно ее понять! Для этого дается какой-нибудь пустяк: цвет глаз или волос. Он всегда любил глаза цвета воды каналов: и у Барб, и у Годлив были такие глаза. В его жизнь должна была войти женщина с такими именно глазами. Но, помимо глаз, какое нужно выбрать лицо, какие губы, какие волосы, какое тело и, главное, какую душу? Мы способны только заблуждаться. Излюбленная особенность, внушенная инстинктом, как неясное предостережение, служит ключом, брошенным вам судьбой. И мы ищем жилище, к двери которого подошел бы этот ключ – жилище нашего будущего счастья. К сожалению, этот ключ может подойти только к одной двери. Ищут ощупью… Протянув руки во мраке… Словно желая остановить ускользающую даль. Входят, руководясь случайностью. По большей части, ошибаются: входят не в жилище счастья. Найденное жилище только немножко на него походит. Часто думают, что могли бы выбрать еще худшее жилище. Но думают также, что могли бы войти в истинное жилище счастья. Мысль о том, что оно существует где-нибудь, отвращает от того, которое выбрано… В большинстве случаев, все же покоряются».

Такими образом, заключал Борлюйт, все неизвестно и потому поиски бесполезны. Судьба все решает. Наша воля затмевается. Анализируя свои чувства, он сознавал, что если б был свободен, то предпочел бы Годлив, но судьба непреодолимо влекла его к Барб и, в конце концов, он на ней женится…

VIII

О, тщета наших планов! События нашей жизни совершаются сами собой. Все, что мы так старательно обдумываем, в последнюю минуту рушится или видоизменяется.

Идут по большой дороге в сумеречном лесу событий. Видят вдали мерцающий огонек и считают его местом верного отдыха. Но тут путь разветвляется и начинают идти по тропинке, ведущей к другим огонькам. Тогда все меняется. Почти всегда женщина направляет нас, спутывает наши пути, сообразуясь с линиями своей руки. Наше счастье или несчастье зависят от ее каприза, от состояния ее нервов, от такого-то утра или такого-то вечера…

Вся жизнь Жориса определилась в одно мгновение. Он находился в безвыходной нерешительности. Повинуясь взгляду Барб, он решился на непоправимый шаг… В один из понедельников он пришел раньше назначенного часа к старому антикварию. Случилось это по рассеянности или умышленно? Хотел ли он, явившись первым, провести несколько минут в интимном разговоре с Барб? Весь этот день он больше, чем когда-либо, мечтал о ней, больше, чем когда-либо, был очарован ей. Это было словно предчувствием приближающейся решительной минуты. Войдя в старинный салон, он увидел Барб, расставлявшую стаканы и чайные чашки. Она была совсем одна, с озабоченным лицом. Жорис почувствовал легкое смущение, но, тем не менее, очень обрадовался и спросил, словно желая узнать, долго ли они останутся вдвоем:

– А ваш отец?

– Он сегодня очень занят… Идет переборка в музее часов: он никогда не позволяет служанкам убирать его. Весь день он там, с Годлив.

– А вы?

– Я, как всегда, одна. Я не нужна им…

Барб глубоко вздохнула.

– Что с вами? – спросил Жорис, охваченный волнением и состраданием, видя ее такой опечаленной, еле сдерживавшей слезы.

Она молчала, с непроницаемым видом.

– Что с вами? – снова спросил Жорис почти растроганным голосом.

Тогда Барб немедленно излила перед ним свое горе, ее слова лились потоками, каскадами, словно из источника, полного слишком долго сдерживаемого гнева:

– Я… я тоже живой человек! Мне хочется другой жизни!

Она рассказала ему о своей однообразной девичьей жизни. Отец, по ее словам, не любил ее. Он отдал всю свою любовь своей младшей дочери, походившей на него лицом. Они были всегда вместе и отталкивали ее от себя. Они относились друг к другу с нежной заботливостью. Всегда были во всем согласны… Всегда вместе… Они проводили вдвоем целые дни в музее часов. Отец, увлеченный своей манией, сидя за станком, возился с колесами. Годлив со своей подушкой для плетения кружева… От времени до времени они улыбались друг другу. Она, понятно, не такая сентиментальная… Вот почему ни отец, ни сестра ее не любили.

Она была как чужая в доме.

Барб снова чуть не разрыдалась.

– Мне хочется другой жизни! – повторяла она.

Жорис растрогался, видя ее в таком горе…

Она была еще красивей – красивей обыкновенного – с блестевшими от слез глазами.

Он почувствовал глубокое волнение, в нем внезапно зародилось безграничное желание сделать ее счастливой и притом, чтоб своим счастьем она была обязана только ему. Ее губы, слегка омоченные несколькими слезинками, были влажным цветком, огорченным и отдающимся…