Звонарь

Она молилась, ставила свечи, дала обет идти в процессии кающихся, прочитывала молитвы, которые надлежало читать каждые девять дней, ходила исповедоваться, потому что Бог не видит людей, затемненных слишком черным грехом. В это время – был май – наступило торжество процессии святой крови, одной капли крови Иисуса Христа, привезенной крестоносцами, процессия сопровождалась белыми группами причастниц, золотыми знаменами, монахами всех орденов. Годлив всю неделю истощала себя постом, скорбью, раскаянием, молитвами. В воскресенье, когда появилась в солнечном блеске маленькая рака, подобная цветку из драгоценных камней, Годлив содрогнулась всем телом, охваченная безграничной надеждой. Процессия удалилась. Годлив почувствовала, что тревоги были сняты с ее души.

С этих пор отношения ее и Жориса изменились.

Ее душа обратилась к Богу. Ведь душа ее принадлежала Ему. Она приняла любовь Жориса только из сострадания, из желания внести радость в его сердце. Но она не могла огорчать сердце Бога. Бог спас ее. И Барб, и Жориса. Он избавил их всех от угрожавшего им несчастья, которое бы все разрушило, все погребло бы под развалинами. Она не должна была больше огорчать Бога и впадать в грех. Она это обещала своему духовнику: он так мудро восстановил в душе ее мир, давал ей советы, начертал ей план новой жизни.

Когда они случайно встречались на лестницах и в коридорах, Жорис по-прежнему ждал ее поцелуев. Годлив кротко и настойчиво отталкивала его. Он продолжал писать ей, потрясенный пережитыми печалями, гибелью того, что было частью их обоих, хотя оно, может быть, совсем и не зарождалось. Она не отвечала или вручала ему коротенькое письмо, ободрявшее его душу. Она называла себя его старшей сестрой, его покойницей и прибавляла, что, если Богу будет угодно, они когда-нибудь соединятся, но не в грехе, а в дозволенной радости.

XI

Жорис не терял еще надежды вернуть любовь Годлив. Но однажды он почувствовал гибель этой надежды… Они расходились по своим комнатам. Пользуясь тем, что Барб шла впереди, Год-лив торопливо вложила конверт в его руку. Взволнованный, обезумевший от радости, он побежал к себе, надеясь прочитать письмо, полученное им, наконец, после долгого, терзавшего его молчания, письмо, полное нежности и ободрения. В конверте не было письма, в нем было только кольцо, одно из тех золотых обручальных колец, которыми они обменялись вечером, в церкви, в минуты экстаза взаимной любви. «Это жестоко и бесполезно», – подумал Борлюйт. Он был скорее угнетен, чем огорчен. Он рассеянно спрятал кольцо в ящик, думая об этом последнем подтверждении, на этот раз неотразимом. Это был конец, последнее звено разорванной цепи: она больше не соединяла их. Жорис понял, что она последовала совету своего духовника, требовавшего, чтоб она порвала с ним совсем, отдала соединявшее их кольцо.

Барб все время была настороже. Целыми неделями и месяцами она не выходила из состояния острой напряженности, всегда готовая увериться. Она заметила, что Годлив стала меньше писать. Каждый вечер она наблюдала за светом, падавшим из-под ее двери. Когда Годлив выходила из дому, она выходила с ней вместе или следовала за ней на некотором расстоянии. Когда Жорис был в отсутствии, она рылась в его одежде и в ящиках. Она была почти убеждена, но ей не доставало доказательства, неоспоримого доказательства, которое она могла бы швырнуть в лицо преступникам.

Жорис, всегда рассеянный, бросил кольцо Годлив в ящик, где уже лежало его собственное кольцо. Однажды вечером Барб нашла оба кольца среди вороха бумаг. Она сначала не придала им значения. Но потом она удивилась, прочтя надписи, вырезанные на кольцах. На них значились имена: Жорис, Годлив и дата.

Дата особенно обвиняла их: она совпадала с датой ее отъезда, когда она оставила их одних. Больше не могло быть сомнений.

У Барб было, наконец, немое и неоспоримое доказательство. Убедившись окончательно, она впала в бешеную ярость, нервы ее содрогнулись, как стрелы в колчане.

Вскоре Жорис вернулся домой: был час ужина. Он вошел в столовую, Годлив была уже там. Барб дожидалась на верху лестницы, она задыхалась, в ушах у нее шумело. Она была довольна, что, наконец, узнала, в чем дело. Она чувствовала себя облегченной от тяжести бесчисленных подозрений, признаков и намеков, которые в течение долгих месяцев то давались ей в руки, то ускользали. Теперь все завершилось в этих двух кольцах, в них заключалось все. Она держала их так крепко, что могла раздавить их в ладони, как лепестки цветов.

Когда преступники вошли в столовую, она кинулась.

Ее появление было подобно взрыву громовых раскатов.

– Презренные!

Она крикнула изменившимся голосом, задыхавшимся, словно она долго бежала со всех ног.

Годлив стала предчувствовать несчастье. Жорис тревожно смотрел, желая знать, как далеко зашла Барб в своих подозрениях.

Барб подчеркнула:

– Вы оба презренные!

Она бросила Жорису:

– Я знаю все!

Она показала ему кольца, маленькие, жалкие, они, казалось, умоляли о прощении за свои донос, дрожа на ее ладони.

Барб разразилась леденящим душу смехом помешанной.