Звонарь

Она обернулась к Годлив:

– Вон! Вон! Я тебя выгоняю!

Она бросилась к ней, чтоб вытолкать ее. Жорис вмешался.

Тогда в ней заклокотала ярость, как она клокочет во взбесившемся море, обезумевшем, швыряющим камни, обломки, брызжущем пеной: она ранила и оскорбляла Жориса и Годлив до глубины их душ.

Осыпая их оскорблениями, она швырнула им кольца:

– Вот! Вот ваши кольца!

Ее лицо было обезображено. Казалось, что оно разлагалось.

Она повторяла, как припев отчаянья:

– Это омерзительно! омерзительно!

Жорис и Годлив молчали, не осмеливаясь успокаивать ее.

Еще больше возбужденная их молчанием, досадуя, что кольца пролетели мимо них, Барб совсем обезумела. Она схватила вазу из старинного фаянса и бросила ее в Жориса. Он отодвинулся, голубая ваза ударилась о зеркало и разбила его.

Потом, упав на мрамор камина, фаянс раскололся на мелкие части. Бешенство Барб усилилось: она увидела в зеркале свое лицо, рассеченное трещиной надвое.

Ей показалось, что голова ее разбилась. Она стала хватать другие предметы и швырять их в Жориса и Годлив, перепуганных, бледных. Они хотели удержать ее за руки, спрятаться: она защищала дверь, обезумевшая, с пеной у рта, возбужденная своим горем, уязвленной гордостью, видом трещины на зеркале, ей казалось, что эта трещина пересекала ее лицо, широкая, ужасная, потому что она не сочилась кровью. Ее выводили из себя стук и звон, производимый предметами, которые она сама бросала в стены и окна. Она разбивала хрусталь, вазы, подсвечники. Они летали по комнате и разбивались на мелкие кусочки. Ее охватила жажда разрушения, она желала все уничтожить вокруг себя, потому что сердце ее было тоже разбито.

Перебив все, что можно, подавленная, утомленная, она громко вскрикнула и исчезла, рыдая, в коридорах.

Жорис и Годлив остались одни.

Они молчали. Жорису казалось, что вся жизнь рушилась. Он чувствовал себя в пустоте, словно на дне бездны, где его падение вниз с высоты все уничтожило. Ему казалось, что он упал с высоты башни, с высоты их любви, поднявшейся, как башня. Он почувствовал печаль непоправимого. Ему казалось, что он был вне жизни. Только что пережитая им драма произошла когда-то, очень давно, в жизни человека, теперь уж умершего, походившего на него. Эта старая любовная история кончилась плохо. Виновата была женщина: она испугалась и поспешила отказаться, он тоже не настаивал. Они навлекли на себя наказание, отрекшись сами от себя.

Теперь это был сон, словно ничего никогда не было.

Годлив вернула его к действительности. Она стояла перед ним и протягивала ему руку.

Жорис спросил ее:

– Что вы будете делать?

– Вы сами понимаете, что я не могу больше оставаться здесь, – ответила Годлив чуть слышно.

– Да, – сказал Жорис, – мы уедем.

В своем отчаянье он вдруг почувствовал себя таким одиноким! Ему хотелось прицепиться к ней, прижать ее к себе, овладеть ею в ту минуту, когда прежняя жизнь ускользала от него, когда он должен был думать о новой жизни. Годлив отшатнулась: его намерение испугало ее сильней, чем буря, поднятая Барб. Она отошла на другой конец комнаты и сказала тихо, как говорят во сне, как говорят на берегу разлуки:

– Вы должны остаться здесь, Жорис, здесь ваша жизнь, дело и слава.

Она прибавила уверенней:

– Я уеду завтра в бегинский монастырь, в Диксмюд.

Жорис почувствовал, что это было неизбежно. Ее неожиданное решение было результатом давно обдуманного плана. Их разлучал не ужасный гнев Барб, но их воли, уже разъединенные. События сами по себе бессильны. Они только согласуются с нашей волей, осуществляют то, что уже раньше существовало в нас. Здесь Бог начал все. И он восторжествовал.

Годлив решилась расстаться:

– Прощайте, Жорис, – сказала она. – Я буду молиться Богу за нас обоих.

При последних словах ее голос дрогнул. Он обесцветился, увлажнился, словно омоченный невидимыми слезами.

Она пошла к двери, наступая на осколки, захрустевшие под ее ногами. В эту минуту она вспомнила, словно при блеске молнии, свою встречу с Жорисом в церкви Спасителя, в брачный вечер, когда они обменялись кольцами на могильной плите. Их любовь, рожденная в смерти, должна была плохо кончиться. Зловещее предзнаменование подтвердилось.

Она ушла, не оглянувшись.

Жорис, совсем убитый, остался один. Он почувствовал себя таким одиноким, словно пробудился среди гробниц. Он думал об обеих женщинах, как о покойницах, вдовцом которых он был.

Часть третья Деятельность

I

Выше жизни! Жорис жил теперь этими словами, громко произносил их, словно вырезая в воздухе. Он повторял их, как приказание, как призыв на помощь, благодаря которому он мог спастись. Это всегда было его девизом, осанной воссоединения с самим собой, завершением его страданий: новая жизнь возрождалась из них, подобно воде, брызнувшей из скал.

После трагической сцены и отъезда Годлив он был совсем расстроен.