Звонарь

Во все последующие дни ему казалось, что дом стал мертвым. Он омрачился от безмолвия. Никто больше не ходил и не говорил, словно в нем был покойник, и потому молчали, боялись ходить. Столовая, в которой произошла заключительная сцена, осталась в том же виде: исцарапанный осколками паркет, разбитое зеркало. Глубокая рана зеркала все расширялась, еще больше мертвила бледность стекла. Туда никто не входил! Дверь была заперта на ключ. Она была, поистине, комнатой мертвеца, возле которой вздрагивают, не решаясь войти.

Барб больше не выходила из своих комнат, ей приносили обед туда. Она замкнулась в суровом одиночестве, с разбитыми нервами. Припадок бешенства, вызванный охватившим ее гневом, бегство Годлив, уехавшей на другой день рано утром, не простившись с ней, истерзали ее нервы, как буря терзает снасти.

Обостренное отчаянье сменилось бесконечной усталостью. Она больше не возмущалась, не сердилась. Она забивалась в углы, зябкая, с остывшей кровью, как больной зверь. Она бродила по коридорам и лестницам, мертвенно-бледная, с лицом, обезображенным слезами. Иногда она случайно встречалась с Жорисом, она вспыхивала от гнева и бросала ему вслед, как камень, жестокое, грубое слово. Но у нее не было больше сил, она бросала только один камень, словно вечер уже спускался и ее месть устала.

Жорис тоже уединился, избегал ее. Он относился к ней равнодушно. Сознательно или нет, она причинила ему слишком много страданий. Он не мог запретить себе враждебно относиться к ней. Она была бессильна дать ему счастье и разбила любовь, бывшую для него исцелением и возрождением. Как он мог утешиться в своем одиночестве? Как забыть Годлив, ушедшую от него? Она его любила. И она уехала! Это было бесповоротно. Он стал разузнавать о ней. Никто не знал, куда она уехала. Может быть, она еще не поступила в бегинский монастырь, а поселилась в каком-нибудь другом городе и скоро позовет его. Возможно ль, чтоб такая любовь окончилась так быстро и бесследно? Бог разлучил их. После тревожных дней, когда она считала себя беременной, под влиянием советов своего духовника, устрашенная адом, Годлив освободилась от своей любви. Но ведь воспоминание о поцелуях должно было преследовать ее. Воспоминание быстро возрождает желания.

Жорис ждал, грустил, надеялся на возврат их любви. Все было напрасно. Одна из ее подруг сказала ему, что Годлив постриглась в бегинском монастыре.

Выше жизни! Он укреплял, воспламенял себя этими словами. Два раза он был побежден, окован любовью. Все его печали проистекали от этого. Сначала Барб, потом Годлив. Каждая из них по-своему заставляла его страдать и, причиняя страданье, ослабляла силу его полета над жизнью, его творческий дар.

Странное могущество! Астральная сила любви! Человек находится под влиянием женщины, как море под влиянием луны. Жорис страдал, потому что он переставал принадлежать себе, подчинялся власти чего-то причудливого, изменчивого, улыбавшегося и сейчас же омрачавшегося облаками и затмениями. Почему бы не освободиться и не овладеть собой? Кто знает? Может быть страдания, причиняемые женщиной, служат искуплением для существ, слишком изысканных и сильных, слишком прекрасных. Великие мечты и великие победы требуют искупления. Победитель людей или искусства должен, в свою очередь, отдать дань человеческим печалям и быть побежденным женщиной…

Жорис не хотел стать побежденным. Он боролся против отчаянья, против тоски о Годлив. Притом, она ему изменила. Без всякой вины с его стороны, она внезапно покинула его в зените страсти. Ее бегство было отмечено даже трусостью: она покинула его в минуту разгрома, лицом к лицу с врагом. Барб была врагом: она вооружилась и хотела убить его.

Одна стоила другой! Излишняя слабость одной причиняла ему столько же страданья, как излишняя жесткость другой. Ни одна из них не была достойна победить его и помешать ему идти к своему будущему. Он мечтал об искусстве, об осуществлении своих грез, о благородных целях. Любовь женщины – ложь…

Он вернулся к своей любви к городу. Эта любовь, по крайней мере, не обманывала и не заставляла страдать. Он будет любить его до своей смерти. Жорис вспоминал теперь о кончине Ван Гуля и его предсмертном крике, полном экстаза. Этот крик раскрыл тайну осуществления в минуту смерти мечты его жизни. «Они прозвонили!» Для того, чтоб быть достойным осуществления своего идеала, нужно посвятить ему всю свою жизнь.

Он изменил любви к Брюгге. Может быть, ему удастся, удвоив свое усердие, стереть в своей душе следы измены? Он с жаром принялся за дело. Это было лучше, чем проливать слезы из-за женских причуд и мертвой любви. Он должен быть идти своим собственным путем, следовать своему призванию, исполнять свою миссию. Он опять взялся за работу, стал воскрешать фасады.