Звонарь

Публики было мало, хотя уже прошел час, назначенный для открытия заседания. От времени до времени появлялась новая фигура, колебалась, робела, смягчала шаги и усаживалась на конце пустой скамьи. Публика молчала и имела смущенный вид. Никто не осмеливался и не хотел говорить. Все курили, затушевывая себя в серых сумерках расстилавшегося дыма. Короткие трубки были снабжены металлическими крышками, и потому огня не было видно. Тьма перемешивалась с молчанием. Только курили. Словно туман выходил из мозгов, не занятых ни одной мыслью.

Это был народ, которого Борлюйт ждал, с которым хотел сражаться, мечтал убедить и победить? Вместо того, чтоб бороться с толпой, он будет бороться с призраками. Его враг Фаразин, взгляд которого, полный иронии, был устремлен на него, будет руководить церемониалом этой борьбы.

Для этого, значит, задумал он свою речь, лирическое излияние, рассчитанное на впечатлительность толпы, которую нужно взволновать, чтобы увлечь за собой… В подобной атмосфере речь его потускнеет, как солнце в туманах. Как он этого не предвидел? Он был так близорук! Он хотел было уйти, но не решился: с эстрады Фаразин пристально смотрел на него.

Заседание было открыто. Президент произнес речь, потом Фаразин прочел длинный отчет. Он задел мимоходом дурных граждан, противящихся делу, упрочивающему народное благосостояние. Он развертывал документы, планы, вереницы цифр. Из них следовало, что кредиты будут скоро вотированы, и в близком будущем могут начаться работы, которые возобновят морской порт Брюгге.

Фаразин сел довольный и улыбающийся. Некоторые из членов лиги, заинтересованные в финансовых комбинациях предприятия, стали аплодировать. Публика продолжала дремать. Лица присутствовавших походили на лица портретов. Казалось, что они созерцали столетия. Из их ртов струились мягкие волны дыма и расстилались в мутном воздухе. Публика состояла из кадильниц. Каждый содействовал сгущению серой пелены, разостланной в воздухе. Должно быть, ни о чем не думали. Дым застилал залу все более сгущавшимся покрывалом.

После отчета Фаразина, президент осведомился, не хочет ли кто высказать свои возражения. Борлюйт встал и попросил слова. Понятно, он не сомневался, что его выступление не будет иметь успеха. Но под влиянием взгляда Фаразина он решился идти до конца.

Он вынул заранее написанную речь и стал читать, немного смущенный, но полный непоколебимой, глубокой убежденности. Сначала он сомневался в успешности предприятия. Прорыть канал, который искусственно соединил бы Брюгге с Северным морем, – только часть задачи. Если даже предположить, что канал будет функционировать на протяжении четырех лье и поднимать большие суда, то и этим вопрос не исчерпывается: город, соединенный с морем, еще не делается портовым. Нужно обладать коммерческими фирмами, конторами, пристанями, банками. Нужно быть молодым, деятельным, богатым, смелым народом. Чтоб заниматься торговлей, нужно иметь коммерсантов, призвать евреев.

Брюгге этого не может сделать. Следовательно, порт будет бесполезной роскошью.

Борлюйт утверждал взволнованно:

– Преследуемая здесь цель – химера! Некогда Брюгге был великим портовым городом. Но разве портовые города можно воскрешать? Можно ли приручить, укротить море, заставив его следовать по тому пути, который оно покинуло?

Борлюйт сам почувствовал, что его речь не гармонировала с мертвенной аудиторией. Он раньше представлял себе борьбу, противодействие, собравшуюся толпу, возбужденную, нервную, которую можно опьянить искренними словами, как вином. Теперь он видел, что слова его обесцвечивались в дыме трубок, в тумане душ присутствовавших, противопоставлявших им с непобедимым серым единодушием свою сонливость. Борлюйт говорил понапрасну. Все сгущавшийся дым отделял его от публики, он еле различал лица присутствовавших, словно видя их во сне или вызывая их из глубин памяти.

Он подумал: «К чему это?», но все же продолжал читать до конца, чтоб не сдаться в присутствии Фаразина, торжествовавшего, смотревшего на него иронически и злобно. Не действуют ли в жизни исключительно ради своего врага, чтобы бороться с ним равными силами, унизить его прекрасным порывом или трудной победой? Без врага, пожалуй, отступили бы. Враг – возбуждающая сила. Надеются победить в лице его мир и все несчастья.

Борлюйт говорил только ради Фаразина. Сказав о нелепости проекта, он стал возвеличивать славу мертвого города, музея искусства – это была судьба Брюгге. Его известность начинала распространяться. Начинали стекаться со всех сторон артисты, археологи, принцы. Как будут презирать, как будут смеяться, когда узнают, что он не хочет быть городом мечты, единственным в своем роде, что он воспылал тщеславным желанием сделаться портом. Он сообщил о проекте Бартоломеуса, не называя его имени: нужно жертвовать деньги для того, чтобы скупить все старинные фламандские картины. Брюгге был бы музеем.

Он закончил с вызовом: