Звонарь

Он не хотел думать о том, что ее смерть была бы для него освобождением. Каждый раз он с ужасом отгонял от себя эти мысли, они казались ему преступными, как если б он сам хотел бросить Барб в окно или в воду.

Кроме того, что бы он стал делать, получив свободу? Это было бы хорошо, если б Годлив его любила. Но ведь она тоже его покинула.

«Если б Бог хотел!» Фраза Годлив снова запела в нем, появилась на горизонтах его памяти, рыдала. Где была теперь Годлив? Что она делала? О чем она думала? Почему она его покинула? Теперь город от него отвернулся, он мог бы уехать с ней, бросить все, начать новую жизнь.

Он переносил гнев Барб, бури и печали семейной жизни только из любви к своему делу. Он был связан с ним, не мог жить в другом городе. Башни преследовали бы его. Он не мог покинуть Брюгге. Теперь Брюгге его покинул.

Увы! Теперь, когда он освободился и мог уехать, Годлив не было с ним.

«Если б Бог хотел!» Жорис стал опять тосковать о Годлив. В башне ему снова приходила на память ее фраза, которая когда-то поднималась вместе с ним, обгоняла его по лестнице, спускалась к нему навстречу, тяжело дыша от быстрого бега и переполнявшей ее любви.

По счастью, его не отставили от должности звонаря. Это случилось не из признательности к нему за оказанные им услуги: должность была несменяемой – звонаря избирал сам народ после публичного конкурса.

Борлюйт сохранил свое убежище. Теперь башня не была больше миром грез, башней его гордости: он спасался на ней от жизни и самого себя, углублялся в прошлое, в воспоминания. Он не осмеливался больше глядеть на город, ставший добычей его врагов. Он уединялся, погружался в интимные переживания, восстановлял в своей памяти часы любви к Годлив… Она здесь сидела, смеялась, трогала клавиши. Здесь он ее обнял. Это место еще, казалось, благоухало ароматом свежего тела.

О, Годлив! Она была единственным светлым лучом в мраке его жизни, белым колоколом, звуки которого в дни их любви поднимались над черной бурей других колоколов. Теперь снова его дни омрачились, и только белый колокол освещал немного бездонные воды печали. Он знал, какой клавиши нужно было коснуться, чтоб он зазвучал.

К нему явилась душа Годлив. Он тосковал о ней, снова желал ее видеть, овладеть ей. Он сам не знал, каким образом снова вернулся к ней, думал о ней, представлял ее себе, произносил ее имя, ее нежное имя. Первый слог его был Год (God), что значило Бог, и, казалось, оно светилось божественной славой.

Он думал, что почти забыл ее.

Но мысль о ней вернулась. Она тревожила его даже во сне. Существуют таинственные возвращения любви, годовщины любви. Может быть, в этом случае играл роль инстинкт. Может быть, Годлив была несчастна, ей плохо жилось в бегинском монастыре, и она хотела его покинуть. Значит, она вернется, ему казалось, что она была уже в дороге…

V

Жорис не забыл обета Годлив: она дала клятву участвовать в процессии кающихся в Фюрне, если Бог избавит ее от ужасов грозившего ей материнства. Она была избавлена и потому, вне всякого сомнения, будет участвовать в процессии. Жорис решил тоже поехать туда и увидеть ее, хотя издали, мертвую для него, в одежде бегинки. Главное было не в этом, увидеть ее! чтоб она его увидела! Прошлое могло возродиться. Их взгляды встретятся, души соединятся, и они улетят – улетят навеки.

Торжество процессии происходило ежегодно в последнее июльское воскресенье, этот обряд был установлен в 1650 году отцами-капуцинами. В то время один солдат, уроженец Лотарингии, по имени Маннерт, служивший в Фюрнском гарнизоне, украл в сообщничестве со своим товарищем освященную просфору из церкви капуцинского монастыря. Он сжег ее, надеясь при помощи ее пепла отпирать все замки и быть в полной безопасности на поле битвы. Но он не мог предотвратить от себя гнев Бога. Он к был арестован и сожжен на костре вместе с своим сообщником: их обвинили в кощунстве, сатанизме и магии.

Во искупление этого греха капуцины учредили обряд процессии покаяния и возложили совершение его на братскую общину.

Века ничего не изменили. Тот же церемониал, тот же состав, те же капюшоны с прорезями для глаз. Из века в век на улицах в день процессии декламировалась та же поэма на хриплом и жестком фламандском языке. Борлюйт никогда не видел этой удивительной процессии, в которой целиком возрождалась средневековая Фландрия.

Накануне торжества он прибыл в маленький мертвый город, расположенный в западной части Фландрии. Он приехал туда для Годлив. Он еще раз хотел рискнуть всей своей жизнью, всем своим будущим. Процессия его все же интересовала.