Звоны Второго Иерусалима

Дальше выяснилось, что он сильно скучает по дому, и хоть сейчас бы пешком отправился в родное село.

«— Дужэ красиво у нас! — Заключает кулик, похваливая свое болото. — Такойи прыроды нэгдэ нэмайе! Я в Грузийи — жыв. В Чечни — служыв…» — «Эту красоту еще надо видеть». — Успел я вставить свои пять копеек. — «Я шысть десяткив прожыв у своему сэли, и вси миста ци добрэ вывчыв, — продолжает брат. — Тилько, на старости, прыйшлось поскитаться…» — «Не надо было залупаться», — намекаю на причины его спешного ретирования из села. — «Я нэкого нэ трогав», — защищается братец (во что, я охотно ему верю).

После «Оранжевой» революции (я активно принимал в ней участие), я вынужден был оставить это село. Угасла последняя надежда на спокойный творческий труд.

Мафиозная власть в Украине сильно укрепила свои позиции: стало больше беззакония. Бандитская сущность ее не изменилась не на йоту. Хемингуэевский колокол — тревожно зазвенел по всей Украине. До власти прорвалась пророссийская клика.

Ситуацию можно было рассматривать, как крах последней надежды на то, что страна, когда-нибудь, выберется из-под обломков Российской империи. Биомассе дали повод поверить в восстановление некоего подобия Советского Союза — с привычным колхозным укладом и дешевой колбасой из хрящей за 2. 20. Следующим этапом, после посадки патриотов в концлагеря, как латентных «приспешников Адольфа Гитлера», можно было поднырнуть под омофор Кремля.

Село втянули в глубокое противостояние.

Под этот шумок, — отправился за решетку, некто, Петро. Однажды, он въехал в село, на своей подержанной «Победе», аки египетский фараон на боевой колеснице.

Его тесть, умудрился пропить благоустроенную квартиру в Сумах. На этой жилплощади, была прописана его дочь, с мужем — Петром. Попытка Петра пристроить нерадивого тестя в дом для сумасшедших, не привели к положительному результату. Единственное, что сумел он сделать, так это: зачем-то доставить вечно пьяного Костура… До ближайшего супермаркета?!

На остатки вечно зеленых американских денег, Петро купил на конце села хату; завел пару коров (молоко продавал, исключительно, в Конотопе), свиней. Стал обрабатывать землю обширного огорода. Как всякий человек, не лишенный предприимчивой жилки, зарабатывал себе первичный капитал. Со временем, в его пользовании, появился потрепанный «Запорожец». Он занимался, даже, извозом.

Со временем, жена (младше его на четверть века!) родила ему сына.

Забирал на воспитание детей своей сестры. Оказавшейся за тюремной решеткой? Ему начинают поступать государственные выплаты, дотации. Здесь, Петро, якобы, похвастался где-то своими доходами, — чего, в данном селе, делать категорически нельзя. Каждая копейка контролировалась альфа-сексотом. Самостоятельные люди, нигде не в почете. Мало ли, чё им взбредет в головы?

Дальше, все разыгрывается, как по нотам. Четырнадцатилетнему акселерату по соседству, вменяется показать «дурашливому» дядьке свой окаянный отросток. Этот момент, вроде бы, не упустила зафиксировать в своей памяти его мать. Оказалось, что Петро (вытащили признание из детей!): «проявляет интерес к раздетым сироткам». Всплыла, к тому же, еще, первая судимость, за хулиганство.

Короче, модная «педофильная статья», которую ему пришили, на глазах обрастала новыми уголовными подробностями.

За то, что мужики постоянно привечали нас, сельскую детвору в колхозной бане, оказывается, за то, можно было упрятать их всех, без разбора, за суровую тюремную решетку.

«Хорошо, что теперь уже не расстреливают, как польских или английских шпиёнов, — слушая не придуманную историю по телефону, резюмирую я: — а только подводят под уголовные статьи…» — Я размышлял о превратностях человеческих судеб при тоталитаризме. — «Сколько людей осталось в селе?» — Спрашиваю. — «Якось приглашалы мэнэ у выборчу комиссию, — не сразу, ответил брат: — шось… чоловик зо трыста выборцив, залышылось. Добавыть сюда — пьятэро дитэй… Оцэ, и всэ насэлэння». — «Отгеноцидили село, — делаю я безутешный вывод, по самое дальше некуда». — Горькие выводы пролетают мимо его ушей. — «Ты хоч когось щэ помныш?», — поинтересовался брат. — «Я не злопамятен, — пробую шутить, — но, память у меня хорошая». — «Тоди ты должен помныть Бобра. Толика, вжэ, нэма в жывых. Отравывся нэкачэственною горилкою», — говорит брат об одном несчастном персонаже, из грустной сказки сельского бытия. — «Пассивный педераст, который, вдвоем с подельником, изнасиловали старуху, за что отбарабанил свой строк на зоне. Говорили, что он мочился под себя, и прятался от людей. Это его понуждали, потом мне, таскать обоссаное мясо», — отвечаю. — «А, Дубшина, Ивана?» — «Этот-то, что натворил?». — «Пошов у болото! У — Багно. За ным, бэз слиду, там жэ, пропав — и Мыкола, Крамарэнко». — «Делириум тременс. Белая горячка», — словами из известного фильма, оцениваю божественную драматургию.

4

В следующий раз, тема разговора касается наших родственников.